- Хорошо. Я ухожу. Прощай.
- Прощай, Черный ангел.
Ешу лег на камень, закутался как мог в накидку и закрыл глаза.
* * *
Симеон ждал. Он питался тем, что подавали сердобольные крестьяне из деревни неподалеку, спал на земле, не мылся и не расчесывался , и через сорок дней ожидания превратился в грязного оборванца, исхудал, уменьшился в размерах. Он отчаялся. Он думал, что Ешу умер от голода и жажды, ведь там, в пустыне, некому подать ему хлеба и воды... Но Ешу сказал, чтобы он ждал сорок дней и Симеон стоически выполнял волю учителя.
И вот на закате сорокового дня, глядя вдаль сквозь наворачивающиеся слезы, Симеон заметил маленькую фигурку. Кто-то брел, спотыкаясь и падая. Симеон издал торжествующий вопль и бросился навстречу. Два раза он упал, разодрав в кровь колени и руки. Он задыхался. Он рвал на себе одежду. Он бежал и бежал, и ему вдруг показалось, что придется бежать вечно. С ноги слетел сандалий, но Симеон не остановился, продолжая бежать, раня ногу об острые камни. Наконец до идущего навстречу осталось совсем немного. Это был Ешу, тощий как смерть. Он поднял руку, приветствуя Симеона и без сил повалился на песок. Симеон подбежал и упал рядом. Размазывая по лицу слезы, он повторял, задыхаясь:
-Это ты... Это ты... Это ты...
Ешу открыл глаза, улыбнулся и сказал еле слышно:
- Это я, мой первый и единственный... пока... ученик...
В этот вечер крестьяне близлежащей деревни стали свидетелями удивительного зрелища: два человека, оборванные, отощавшие, почерневшие, грязные, с трудом шли, поддерживая друг друга. Один из них, тот что поменьше, был еле жив. Второй - его в деревне знали - светился счастьем и глухо твердил одно и то же:
- Это мой учитель... Его зовут Ешу...
Тот что поменьше уже не мог идти, и тогда Симеон поднял его на руки и пошел дальше. К ним подбежали женщины, кто-то принес кувшин козьего молока, кто-то - лепешку. Ешу уложили прямо на землю. Симеон бегал вокруг, заламывал руки и повторял:
- Он постился сорок дней. Он умирает от голода.
Ешу пришел в себя, выпил несколько глотков молока, пожевал маленький кусочек хлеба и сказал:
- Спасибо, добрые люди. Мне сейчас нельзя много есть и пить.
Мужчины перенесли Ешу в сарай во дворике ближайшего дома, уложили на топчан и он забылся сном.
* * *
- Я видел его.
- И как он?
- Голоден. Грязен. Обожжен солнцем. Непреклонен.
- Естественно. А ты бы предпочел, чтобы он отрекся от своей идеи?
- Честно говоря, не знаю. Иногда мне хочется, чтобы отрекся, иногда - нет.
- Это на тебя похоже.
- А ты?
- Я полагаю, вмешиваться не стоит. Пусть делает свое дело.
- Да делает - то пусть. Толку от этого - чуть, вот что меня смущает. Плодами его трудов воспользуются проходимцы. Его учение извратят так, что он сам его не узнает. И потом, ты ведь знаешь, что он от нас требует - предоставить людей самим себе.
- Не огорчайся. Предоставим. Посмотрим, что из этого выйдет.
- Но обещания нужно выполнять. Если уж предоставим, так полностью. Ты понимаешь, что это значит?
- Понимаю. Выход прост. Он настолько прост, что я не понимаю, почему ты не можешь его найти. Он лежит на поверхности. Ну подумай же, подумай!
- Подумай. Я этот выход и сам вижу. Но мне не хочется терять Эксперимент. Отдать Эксперимент в его руки... Не знаю, не знаю... Так ведь он может добраться и до других Экспериментов... Пусть он не будет вмешиваться, но ведь только до поры - до времени. Настанет день, когда он просто не сможет не вмешаться, и что тогда будет - не знаю.
- Ну, а если такой день не настанет?
- Сомневаюсь.
- Ну а если?
- А если, а если... Ладно. Колесо уже закручено и его не остановить. Один Эксперимент мы уже потеряли...
- Ну, так уж и потеряли. Считай, что Эксперимент закончен.
- Мне трудно с этим согласиться. Эксперимент в самом начале, ведь цивилизация в зародыше, она еще планету не освоила, а мы ее бросаем на произвол... Чуть было не сказал - на произвол судьбы. Не знаю, не знаю. Ладно. Все вздор! Давай-ка лучше займемся Зирейтом, там назревают большие проблемы... А то вернется Сын, так нам и Зирейта не видать... Нет, шутки шутками, а я бы запретил ему подходить к другим Экспериментам. Можно ведь и власть употребить.
- Что-то ты становишься ворчливым.
- Ворчливым. Я не понимаю твоего неуемного оптимизма. Как будто ты что-то задумал и скрываешь от меня.
- Уверяю тебя, это не так.
- Надеюсь. Очень надеюсь.
- Да не сверли ты меня взглядом! Ничего я не задумал.
- Посмотрим, посмотрим...
- Что это ты так задумался?
- Пришла в голову одна мысль.
- Расскажи!
- Ну нет! Я вот вижу же, что ты что-то задумал, а меня пытаешься уверить в обратном, так почему же я должен делиться с тобой?
- Хорошо, я скажу тебе. Но только если и ты мне скажешь.
- Ладно. Слушай...
* * *
Исполнитель.
Поезд наконец-то прибыл в Черноземск. Я сошел на перрон, кое как отвязался от своего словоохотливого попутчика, предлагавшего полный пансион, прошел мимо вокзала - приземистого желтого здания, и вышел на привокзальную площадь. Ко мне сразу же подскочил мужчина в кожаной куртке и осведомился, куда ехать. Частный извоз. Я, в свою очередь, осведомился у него, на чем он собирается меня везти. Он показал на побитый зеленый "жигуленок", на крыше которого была укреплена желтая табличка с шашечками.
- Нет, - сказал я. - Не поеду.
- В миг долетим, - гундел извозчик. - И дешево.
Завидев меня в компании с человеком в кожанке, от своих машин отлепились еще два водителя. У одного из них был не менее мятый "Москвич", у другого - более менее приличная "Волга". Я выбрал "Волгу". Уселся, забросил чемоданчик на заднее сиденье и спросил:
- Гостиницы в городе есть?
- Две, - ответил водитель. - Три. Если считать бывшую обкомовскую.
- Вот в нее и везите.
Водитель протянул руку к замку зажигания и медленно опустил. Потом насупился и проговорил:
- Да она в двух кварталах отсюда.
- Ну и что? - весело спросил я. - Пешком мне, что ли, идти?
Водитель повеселел и включил мотор. Подъехали быстро. Я сунул ему сотню, он полез в карман за сдачей, я остановил его мановением руки. Он уехал счастливый.
Гостиница была за высоким металлическим забором. Узорчатый такой забор, прочный, массивный. Калитка, впрочем, оказалась не запертой. За забором оказался чудесный парк. Аккуратно подстриженные кусты. На подстриженном же газоне - ни соринки. Вымощенная плиткой дорожка. Мне начиналось нравиться в Черноземске. Гостиница мне тоже понравилась. Красивое двухэтажное здание. На окнах - цветы. Ну-ну, подумал я. В прохладном чистом вестибюле стояли удобные глубокие кресла, столик и здоровенная кадка со здоровенным фикусом в углу. Была еще там стойка дежурной. Самой дежурной, впрочем, видно не было. Я со вкусом уселся в кресло, вытянул ноги и начальственным голосом рявкнул:
- Есть тут кто-нибудь?
Тотчас же где-то сбоку открылась дверь и в вестибюль вынесло дежурную с приветливой улыбкой на раскрашенном лице. Улыбка эта стала тут же таять, как только дежурная увидела меня. Ничего начальственного во мне не было.
- Мест нету, - неприязненно произнесла дежурная, меряя меня взглядом.
- Я знаю, - весело ответил я, вытащил свой паспорт и швырнул на журнальный столик. - Советую взглянуть.
Дежурная постояла в нерешительности, раздумывая, потом, видно, что-то в ней включилось, и она подошла-таки к столику и взяла паспорт. Я не знаю, что там такое в моем паспорте. Сколько раз я заглядывал в него и ничего особенного не находил, но на всех должностных лиц он производит прямо-таки магическое действие. Инспекторы ГАИ становятся по стойке смирно и отдают честь. Билетные кассиры тут же находят места там, где их не было с одна тысяча забытого года. Гостиничные администраторы бледнеют, зеленеют и тихо лепечут что-то в свое оправдание. Словом, номер тут же нашелся, тут же объявилась хлопотливая горничная, подхватила мой чемодан и повела меня наверх. Номер был роскошный, из трех комнат. Люстры. Портьеры. Диван. Кресла. Кровать. Почти такая же как у меня дома. Ковры. Чистота. Умели большевики устраиваться, подумал я. Я удовлетворенно покивал и сказал горничной: