- Поклонись, дурень, поклонись ему! Фома вяло отмахнулся.
- Поклонись, говорю! - настаивал Симеон. - Ведь если это правда, тебе потом зачтется.
Фома с интересом взглянул на бывшего кузнеца и сказал:
- А ты не такой дурак, Симеон, как я себе представлял. - За что получил еще один тычок под ребра. Фома встал, постоял в раздумье и подошел к Учителю.
- Учитель, мне посоветовали поклониться тебе, дабы поклонение мое зачлось мне в будущем. "Вот упрямая тварь!" -подумал Симеон. - Я поклоняюсь тебе, - продолжал Фома, - но прошу не зачитывать это. Я не верю, но поклоняюсь. И он припал к ногам Ешу.
- Не одинок ты в этом мире, Фома, - ответил Ешу. - Много неверующих с тобою. Встань.
Фома встал, отошел в сторону и больше в этот день в спор не вступал.
Они путешествовали из города в город, из селения в селение, нигде не задерживаясь больше чем на два дня. Они работали на огородах за хлеб и вино, ночевали в сараях, а иногда, когда ночь застигала их в дороге, и под открытым небом. Учитель учил, а они слушали. Большей частью учение доходило до них через споры, которые затевал зловредный Фома. Он словно стремился найти слабое место в учении, расшатать, разрушить его, а Учитель потакал ему, охотно поддерживал дискуссию и на устах его всегда появлялась улыбка, а глаза его переставали смотреть вдаль, будто он отвлекался от своих затаенных мыслей. И при этом всегда Учитель обращался не к одному Фоме, а ко всем ученикам. Однажды вышел у них следующий спор.
- Что же, - говорил Фома, - наша вера неверна? Ведь сказано же: око за око, зуб за зуб. Или это не Бог дал нам нашу веру?
- Не вера ваша неверна, а религия, - отвечал Учитель. - А религию вам Бог не давал, вы сами придумали ее, обставили обрядами и ритуалами и утвердились в том, что Богу она угодна. Но посудите сами, разве могут быть угодны Богу ваши жертвоприношения? Зачем Богу зарезанные козлята, вино, фрукты? А когда-то давно, в незапамятные времена, люди приносили в жертву человека. Разве угодна Богу чья-то смерть? Подумайте, обоняет ли Бог благовония, которые вы курите в храмах?
- Что же, значит все это порушить? - желчно вопрошал Фома.
- Зачем же рушить? Это должно разрушиться само, за ненадобностью.
- И храмы?
- Храмы? Храмы останутся. Человек должен знать, что есть место, куда он может прийти, чтобы стать ближе к Богу, покаяться в грехах своих и испросить прощения. Но каждый человек сам по себе - храм. Он может разговаривать с Богом и без посредства пышных и вычурных зданий. Но если ему легче говорить с Богом в храме - это его дело. Нельзя ничего отнимать у человека.
- Хорошо, - соглашался Фома. - Вот я грешен. Все мы грешны, так мы устроены, ты сам это говорил. И я покаялся в грехах своих. И что?
- Если ты покаялся искренне, от чистого сердца, если не лежит за твоим покаянием задняя мысль, Бог отпустит тебе грехи твои.
- Так таки совсем отпустит?
- Ну не наполовину же.
- А если я кого-нибудь убил? Бог простит меня?
- Да.
- А если я убил тысячу человек?
- Да.
- А если...
- Да. Бог любит вас, как люблю вас я. И отпускает грехи ваши.
- Значит тот, кто покается, попадет в рай? А тот, кто не покается в ад?
- Рай. Ад. Это не более чем слова. Нет ни ада, ни рая.
- А что же есть? Где жарят грешников? И где наслаждаются покоем праведники?
- Посудите сами. Человек умирает, и его душа отлетает от тела. Можно ли поджарить душу, если у нее нет органов, которые чувствуют боль? И чем может наслаждаться душа, будучи в раю, если у нее нет органов наслаждения?
- Значит ли это, что и самый последний злодей, и самый первый праведник после смерти будут равны перед Богом?
- Так же, как и при жизни. И потом, нет ни грешников, ни праведников, а есть грешные люди.
- Но ведь ты не можешь отрицать, что кто-то из людей более грешен, а кто-то - менее? И все они равны? Но тогда зачем каяться?
- Резонный вопрос. Резонный с точки зрения практичного человека. Допустим, ты не покаялся. Что же, ты так и будешь нести в себе бремя греха? Не отяжелит разве тебя оно? Не замучает ли тебя совесть? Отягощенная совесть твоя - вот твой ад. И чем дольше ты будешь нести грехи свои в себе, тем дольше будет продолжаться твой ад. Свободная и чистая совесть твоя - вот твой рай.
- Так кто же там, после смерти?
- Я не скажу вам. Человеку не следует знать свое будущее. Если бы я сказал вам, что ждет вас после смерти, это не принесло бы вам ни пользы, ни успокоения. Каждый воспримет это по-своему. Кто-то возгордится. Кто-то огорчится. Кто-то вознегодует. Кто-то обрадуется. Найдутся и такие, кому будет все равно. Всему свое время. Ваше - вас не минует. Земная жизнь коротка. Пройдет немного времени, и вы сами все узнаете.
Фома затих и глаза у него сделались как у Учителя. Симеон силился понять слова Учителя. Как же это так - нет ни рая, ни ада? Ведь с детства их учили: не греши, а то попадешь в ад. Но, с другой стороны, Учитель прав - душа боли испытывать не может. А еще с одной стороны все грешны, значит всем уготован ад? Кто же тогда попадет в рай? Как все запутано! Но зато как интересно! Вот тут Фома прав - интересно! Из одного интереса можно сопровождать Учителя и внимать речам его. Однако не понравятся священникам его речи, ох как не понравятся! Как бы чего дурного не вышло. И что это Учитель задумал идти в Иерусалим? И непременно к празднику? Надо бы отговорить его. Да уж пробовал - не получается. Улыбается только, по голове гладит, а не соглашается. Мысли Симеона переключились на учеников. Ему не нравился Фома. Но к Фоме он уже привык, Фома - заядлый спорщик, его хлебом не корми, дай поспорить. Может ли Фома замыслить что-то плохое? Едва ли. Все чаще и чаще глаза Фомы делаются такими же, как у Учителя. Он раздумывает. Он силится поверить. Нет, Фома не опасен. А вот Иуда... Этот тип примкнул к группе самым последним, а Учитель сразу же доверился ему, поручил ему все хозяйственные дела. Иуда - бывший меняла. Он всю жизнь имел дело с деньгами, казалось бы - что тут раздумывать - поручи ему деньги. Денег у них было мало, можно даже сказать, вообще не было. Но иногда деньги все же появлялись. И тогда Симеон замечал в глазах Иуды горячечный блеск. Иуда всегда стремился глаза свои спрятать, просто невозможно было уловить его взгляд, глаза его соскальзывали в сторону, а когда в руках у него оказывались деньги, он становился другим. Он выпрямлялся, словно начинал чувствовать себя человеком. Он мог встретиться с тобой взглядом. И он любовно поглаживал монеты пальцами, и пальцы при этом слегка дрожали. Симеон понимал, что единственное, что Иуда может любить на этом свете - это деньги. Симеон предупреждал Учителя, но Учитель только улыбался и говорил, что Симеон, как всегда, преувеличивает, что он, Учитель, любит Иуду не меньше, чем Симеона, и что Симеону следует оставить свои страхи. Симеон горячился, отстаивал свое мнение, уверял, что он печется только о безопасности Учителя, и что он согласен полюбить Иуду всем сердцем, как проповедует Учитель, но все же было бы лучше, если бы Иуды рядом с ними не было... Все было бесполезно. В конце концов Симеон махнул рукой и отступился, но положил себе глаз не спускать с бывшего менялы.
Еще у них в компании был бродячий поэт, певец и музыкант. Звали его Лука. Он был единственный среди учеников, кто знал грамоту. Его котомка была набита свитками пергамента и письменными принадлежностями. Едва у них появлялись деньги, Лука принимался выпрашивать монету-другую на новый кусок пергамента. Он записывал. Но записывал как-то странно. Когда Учитель говорил, он сидел и слушал, а записывать начинал по прошествии некоторого времени. Симеон однажды спросил у него напрямик, почему он записывает не сразу. Лука улыбнулся и ответил непонятно:
- Если записать сразу, поэма не получится.
Поэма ему... Однажды глубоким вечером Симеон подкрался к Луке сзади и вырвал пергамент.
- Зачем тебе? - удивился Лука, - Ты же неграмотный.
- Пойдем к Учителю, он разберет.