Лука не сопротивлялся. Они пришли к Учителю. Ешу взял пергамент, склонился к пламени свечи, несколько минут разбирал корявые строки, потом протяжно вздохнул и молвил:
- Прав был отец.
Он вернул пергамент Луке, улыбнулся ему. Лука ушел. Симеон открыл было рот, но Ешу остановил его.
- Знаю, - сказал он. - Знаю все, что ты хочешь сказать. Ты хочешь сказать, что его писания равносильны доносу, что это опасно и так далее. Но ведь мы не совершаем ничего противозаконного. Поверь мне, не его писаний следует опасаться. Пусть пишет.
- А чего? Чего следует опасаться?
- Ничего. Иди спать.
Вот так всегда. Ешу не слушает его, а у него нехорошие предчувствия. Конечно, Ешу - сын Бога, и он знает, что произойдет, но почему-то Симеону кажется, что произойдет что-то скверное, и Ешу знает, что произойдет что-то скверное, но ничего не предпринимает. Симеон отправился спать и долго еще ворочался на жестком ложе, пытаясь проникнуть в замыслы Учителя. И, как всегда, ему это не удалось.
* * *
Исполнитель.
Я упал в кресло и вытянул натруженные ноги. Грязный городишко Черноземск, пыльный. Надо принять ванну. Я закурил и стал вспоминать свои похождения. Прежде всего я нашел улицу Котельщиков. Она была заасфальтирована лет двадцать назад, и с той поры покрытие не ремонтировали. Несчастные автомобили ползли по дороге на пониженной скорости, объезжая выбоины. По краям тротуаров росли могучие тополя, на которых пробивались молоденькие листочки. Дома на улице Котельщиков были сплошь деревянные, двухэтажные, в такие дома подается только холодная вода, остальные удобства - на улице. Дворы огорожены тяжелыми крепкими заборами, за которыми кое-где густо лаяли матерые цепные собаки. Словом заштатная улица заштатного города. Ворота дома N 32 были открыты, в глубине двора виднелась полуразобранная "Победа", сарай, поленница, дощатый сортир, покрытый облупившейся голубоватой известкой и массивная собачья конура, возле которой грелось на солнышке чудовищных размеров лохматое создание, привязанное цепью к длинной проволоке. Возле "Победы" сидел в глубокой задумчивости мужик в замасленной телогрейке и ватных штанах, заправленных в сапоги и курил.
Во двор я не зашел, прошел дальше по улице, остановился около ларька (стандартный набор: пиво, вино, газировка, сигареты, жвачка), спросил бутылку "Кока-колы", прислонился к стенке ларька и стал наблюдать. Никто не входил во двор и никто не выходил. "Кока-кола" кончилась, я закурил сигарету. Когда кончилась и сигарета, мне пришлось уйти - не следовало мне долго торчать на одном месте. Я побрел по улице. Где-то здесь должна быть школа N 4. Школу мне удалось обнаружить только через полчаса на параллельной улице. Это было кирпичное двухэтажное здание, оштукатуренное и выбеленное розовой известкой. В школьном дворе я увидел баскетбольную площадку, турник и полосу препятствий. Двор был пуст. Я посмотрел на часы - было без четверти одиннадцать. Урок, по-видимому, только начался. Далее я обследовал прилегающие улицы. Они были похожи на улицу Котельщиков как близнецы. На улице Коммунаров я обнаружил здание под снос: оно было не жилое, отсутствовали стекла и забор и крыша была разобрана. Впрочем, может быть оно было и не под снос, может быть его готовили к ремонту для превращения в современный провинциальный супермаркет. Очень удобно для моих целей. Я постоял несколько минут, размышляя. Пятнадцать лет - не такой возраст, чтобы лазать по заброшенным зданиям, да и интересы моего подопечного лежат совсем не в той сфере, но все же попробовать стоило. Здание было древнее, кирпичное, такие здания ломать - одно мучение. Именно в таком здании хорошо обнаружить что-нибудь интересное. Например книгу под названием "Магия". На латыни. Да. Эту идею надо обдумать. Обдумывая идею, я оказался у школы именно тогда, когда прозвенел звонок. С минуту было тихо ("Звонок не для вас, а для учителя" - вспомнилось мне), а затем школа взорвалась. Из двустворчатых дверей вывалилась ватага сорванцов, девчонок, но это все были малолетки, а ребята постарше вышли позже. Я не знал Геннадия Семакова в лицо, но почувствовал, что именно он появился в группе подростков в количестве пяти человек. Они вышли из двора, завернули за угол, и закурили. Я разглядывал Объект - 1 из-за укрытия в виде кирпичного столба школьной ограды. Белобрысый мальчишка в сереньком пиджачке, линялых джинсах и стоптанных кроссовках. И зачем же этот паренек понадобился Магистру в лице Организатора? Что ждет он от него? Ладно, положим, это не мое дело. Мое дело - выполнить задание и не рассуждать. Мое дело - организовать контакт Объекта - 1 с Объектом - 2 двенадцатого мая 19... года.
Диспозиция мне была ясна. Контуры плана действий очерчены. Дело за тем, чтобы спрятать книгу где-нибудь в стене заброшенного дома, завлечь Объект -1 в этот дом именно двенадцатого мая и сделать так, чтобы книга вывалилась из стены под ноги Объекту. И чтобы комар носа не подточил. Я еще долго бродил по окрестностям, вынашивая план действий, пока не почувствовал усталость. Хватит. Я пообедал в ресторане под названием "Казино", выяснил, что по вечерам ресторан превращается именно в казино, подивился этому, и отправился в гостиницу.
Глава 8. Богоубийство.
Симеон очень боялся за Ешу, потому что тот стал говорить совсем уж крамольные речи. Так, сегодня он спорил с Фомой о государственной власти.
- Любая власть, - говорил Ешу, - является насилием, и, следовательно, может рассматриваться только как зло. Другое дело, что без власти люди жить не могут и анархия, то есть отсутствие всякой власти приведут к кровавому хаосу. Таким образом, - говорил Ешу, - мы должны рассматривать власть как неизбежное зло. Фома горячо возражал:
- Как же может власть быть злом? Так устроено Богом! Бог помазывает властителя на царство...
- Бог не помазывает властителя на царство, - с улыбкой возражал Ешу. - Уверяю тебя, что ни один из властителей никогда не общался с Богом. Это придумано людьми. Любой властитель ничем не отличается от обычного человека, и оказывать ему почести как помазаннику просто грешно.
- Но это ты так утверждаешь! - горячился Фома. - Так ли это на самом деле? Мне трудно в это поверить! Конечно, я убедился, что ты можешь творить чудеса, Ты оживлял покойников, ты исцелял калек, ты ходил по воде, ты накормил многотысячную толпу... Кстати, - вдруг остановился Фома, словно что-то вспомнив, - почему ты не накормишь нас? Ладно, ладно, мы должны питаться духовной пищей, ладно. Чудеса делать ты умеешь. Но являешься ли ты сыном Бога? Это вопрос. Может быть ты - просто маг, кудесник, преуспевший на своем поприще больше других?
- Поверь мне, - отвечал Ешу, - я делал чудеса вовсе не для того, чтобы доказать тебе или кому бы то ни было, что я - сын Бога. Это не нуждается в доказательствах. В это нужно просто уверовать сердцем. Я делал свои чудеса просто из жалости. Я жалел этих калек, которые считают себя наказанными Богом за какие-то свои грехи, и совершенно несправедливо считают; я жалел родственников умерших, которые по-настоящему любили их; я жалел голодных... Вот ты ведь веруешь в Бога, которого ни ты, ни кто другой на Земле никогда не видел? Почему бы тебе не уверовать в Бога в образе человеческом?
- Потому что мне легче уверовать в то, чего я никогда не видел. Ну, и потом, как же ты говоришь... Священники общаются с Богом...
- Это обыкновенный обман. Священники имеют больше прав называть себя представителями Бога на земле только потому, что грамотны и грешат незаметно, в отличие от других людей.
Симеону становилось то жарко, то холодно. Он обмирал, слушая этот спор, однако не забывал зорко оглядывать учеников. Все слушали, развесив уши, а Иуда просто поедал Учителя глазами. Ох, не нравится мне это, - думал Симеон, - ох, не нравится! За Учителем ходили толпы оборванцев, нищих, калек, они обращались к нему как к Богу, но Симеон знал, что они любого назовут хоть Богом, хоть кесарем, если им подать щедрую милостыню. Учитель же раздавал не милостыню, он раздавал себя, раздавал свою любовь. Симеон помнил тот случай с калекой. Ноги у него были высохшие и скрюченные, он передвигался на скрипучей тележке, отталкиваясь руками. Вид он имел действительно жалкий. Он протягивал грязную руку, прося милостыню. Учитель остановился над ним, постоял минуту, на лице у него были любовь и раздумье, и сказал: