- Через день. Думаю, к тому времени он окончательно придет в себя.
- Да-да. Если это вообще возможно.
* * *
Ковчег мягко качнуло и Теофей взмахнул руками, чтобы не упасть. Он постоял минуту, прислушиваясь к своим ощущениям. Было хорошо. Снаружи раздался Голос:
- Слушайте Теофея... Слушайте Теофея... Слушайте Теофея...
Теофей знал, что там, за стенами ковчега стоят изумленные соплеменники. С выпученными глазами. С открытыми ртами. Ковчег, который они полдня несли на вершину горы, в мгновение ока оказался посреди деревни. И сейчас он, Теофей, откроет дверь и выйдет с торжественным выражением лица и объявит людям Закон, и люди будут внимать ему молча, с безграничным доверием и почтением. Нет, торжественное выражение никак не получалось - губы сами собой складывались в счастливую улыбку. Теофея просто распирало от счастья. Он даже сжал лицо руками - нет! И пусть, подумал он. Пусть видят, что он счастлив и горд. Он, Теофей Проводник - счастлив и горд. И он открыл дверь.
* * *
Теофей сидел на своем любимом камне и мучился. Он глодал себя, он ругал себя самыми страшными словами, он терзал свою душу. Он опять обманул. Он посмел исказить Закон. Он добавил кое-что от себя. Как это произошло? Кто потянул его за язык? Он вспоминал свои последние слова из той памятной речи перед сельчанами и ему было нестерпимо стыдно. Как посмел его мерзкий язык произнести эти слова? Тогда, стоя рядом с ковчегом, глядя в глаза то Сааву, то Доронии, он произнес эти проклятые слова, и когда смысл их дошел до него, тут же облился холодным потом. Этих слов не было в голове - откуда же они взялись? Не иначе, как Лукавый попутал. Он, только он! Ему было страшно. Как Бог отнесется к этим словам? Теофей полагал, что Бог не одобрит его самодеятельности, значит - накажет нерадивого Проводника. Как? И когда? Теофей принялся обдумывать сказанные им тогда слова. Но ведь ничего особенного в этих словах нет. Бог и сам мог их сказать. Может быть Бог просто забыл их сказать? Ведь это правильные слова? Нет в них ничего плохого, ничего такого, что расходилось бы с Законом. Точнее - одна маленькая закавыка все-таки есть, но ведь она же маленькая, малюсенькая, на нее и внимания обращать не стоит, это же чепуха. Стоп! Что значит - чепуха? В Законе не может быть чепухи! Закон - это такая штука, что в нем просто не может быть чепухи. По определению. Ему не стоит обманывать себя, он допустил оплошность, преступную оплошность. Но ведь он не виноват это Лукавый, это от него. Откуда же еще могли взяться эти проклятые слова, как не от Лукавого? И потом - уже поздно. Слова вошли в уши людей и навеки остались в них. Их уже не убрать. Никого уже не убедить в том, что на эти слова не нужно обращать внимания, что они - отсебятина, навеянная Лукавым. Значит - снова ложь, снова грех. И никуда не уйти от греха - он повсюду. И стоит только показаться, что вот - ушел от греха, зарекся, а грех тут как тут.
Люди считают Теофея честнейшим человеком, они просто не допускают мысли о том, что он лгун. Это не может прийти им в голову, а если кто-то посторонний намекнет об этом, люди закидают такого камнями. Такое было, и не однажды. Да-да, одного даже забили насмерть, и эта смерть на его, Теофея, совести. На его совести много грехов, но люди считают его праведником, особенно теперь, когда он стал Проводником. Теперь авторитет его непререкаем и, возможно, еще не одного несчастного, усомнившегося в Теофее, забьют досмерти. И эти смерти лягут на совесть. Сколько еще ляжет на совесть! Ведь жить еще долго, несмотря на то, что он уже стар. Еще долго будут ходить паломники, чтобы поклониться святому старцу, чтобы своими глазами увидеть святого старца, ковчег, гору, своими ушами услышать Закон из уст святого старца и разнести по миру увиденное и услышанное. И те проклятые слова пойдут путешествовать по миру! Теофей закрыл лицо ладонями. Стыдно. Нестерпимо стыдно. Он, Теофей, святой старец, разговаривавший с самим Богом, Теофей, которому заглядывают в рот, ловя каждое слово, боясь пропустить, не услышать - обыкновенный грешник. Конечно, по сравнению с любым другим человеком - Теофей безгрешен. Он никого никогда не убил, не обворовал, не ограбил. Он не прелюбодействовал. И никогда явно не лгал. Он значительно менее грешен, чем остальные, настолько, что для обыкновенного человека его грехи - что капля в море, но сам-то он прекрасно понимает, что дело не в количестве грехов, и даже не в качестве ... Нельзя быть менее грешным, можно быть либо безгрешным, либо грешным. А безгрешным, судя по всему, может быть только Бог...
Теофей сидел так уже очень долго. Краем глаза он видел паломников, толпящихся в отдалении под деревьями. Они не решались беспокоить старца. Они почтительно ожидали, когда он пресытится уединением и можно будет подойти, преклонить колени, облобызать ноги, невнятно произнести несколько слов и сесть поблизости. Теофей протяжно вздохнул, подвигал мышцами лица, придавая ему подобающее выражение, и мановением руки подозвал паломников.
* * *
Исполнитель.
Книга была на латыни. Я посидел немного, соображая, как обыкновенный русский мальчишка будет ее читать. Это что же, друзья мои, он знает латынь? Я, например, латыни не знал. Нет-нет, кое-какие крылатые фразы, конечно... Я наморщил лоб, вспоминая. Ах, да! Stultorum infinitus est numerus (Число глупцов бесконечно). Это про меня, то есть, про таких как я. Вот, значит как. Попадет, значит, эта кожаная книга в руки Семакова Геннадия - и что? Ему, стало быть, захочется ее читать? А если он не знает латыни - он должен ее, латынь, изучить? Я покачал головой. Мне, например, эту книгу читать нисколько не хотелось. Точнее, читать-то, может быть и хотелось, но нисколько не хотелось изучать латынь. Вот именно этим я и отличаюсь от Семакова Геннадия. Именно поэтому мне никто никаких книг не подкладывает, и от меня ничего не ждут. Именно поэтому мною никто не интересуется, даже налоговая полиция. Кстати, почему мною не интересуется налоговая полиция? Потому что у меня все документы в порядке. Откуда доходы - пожалуйста, декларация! Заплатил ли налог - пожалуйста, квитанция! Мною не интересуются женщины. Точнее - очень интересуются, но не в том смысле, в каком мне бы хотелось. Они очень интересуются моими деньгами, а в особенности тем, как бы оттяпать их у меня, да побольше.
Я встал, швырнул книгу на кресло и побрел в ванную. Ванная у меня... А, к черту! В зеркале отразилось мое лицо. Зауряднейшее лицо. Такое лицо никакую женщину заинтересовать не может. Волосы жидкие, торчат во все стороны, как их не приглаживай и не расчесывай, даром что стригусь я у самого дорогого парикмахера. Нос длинный, крапчатый. Цвет лица - серый. На шее, под подбородком - родинка, больше похожая на бородавку. Отвратная морда. Не лицо, а именно морда...
Я вышел из ванной и побрел по комнатам, с ненавистью глядя на предметы мебели. Тумбочки, комоды, пуфики, подушки, невероятных размеров диван. На кой черт, спрашивается, мне этот диван? И на кой черт мне эта даже не двуспальная, а четырехспальная кровать? Надо купить к ней балдахин, как у восточных падишахов, - с издевкой подумал я.
Кто я был когда-то? Простой инженер. Инженер... Это слово приобрело в России издевательский смысл. Скоро этим словом будут ругать подростков. Да. Простой инженер. До реформы я худо - бедно влачил существование, но вот после реформы... Я вспомнил времена, когда мне шесть месяцев не платили зарплату и содрогнулся. Зато когда я дорвался до денег, да не просто до денег, а до больших денег, друзья мои, тут-то меня и прорвало. Я начал тратить. Вот эта квартира, друзья мои, стоит столько, сколько простому инженеру не заработать и за две жизни. А обстановка - в два раза больше. Я одевался в таких магазинах, где даже после деноминации на ценниках осталось много нулей. Я летал на выходные в Париж. И что? И ничего.
Я плюхнулся в кресло и принялся листать книгу в поисках картинок. Картинки были, но, противу ожиданий, совсем не те, которые в этой книге должны быть. Что я ожидал увидеть? Древнего алхимика в черном плаще с коническим колпаком на голове, делающего пассы над ретортой, в которой ртуть превращается в золото; кабалистические знаки, отгоняющие злых духов и ведьм; волшебника, творящего заклинания; старую каргу над чаном, в котором варится приворотное зелье. Что-нибудь еще в этом духе. Ничего похожего в книге не было. Были же какие-то непонятные чертежи, была изображена неизвестная машина в разрезе и масса формул. О, формул в книге было значительно больше, чем текста. Причем формул таких, каких я, инженер, и неплохой, кстати, инженер, никогда не видел.