…Так и тянул, постепенно сокращая нагрузки и увеличивая дозы нитроглицерина. А последние месяцы еще очень хотелось дописать книгу…
Положение изменилось в середине мая этого года, когда осталось полгода до пяти лет эксперимента. Во-первых, ухудшение стало быстро прогрессировать. Во-вторых, Толя Руденко (нет, Анатолий Викторович, доктор мед. наук, отличный хирург) 12 мая целый час рассказывал о своей трехмесячной командировке в Германию, в клинику Кёрфера в маленьком городке Бад-Ойнхаузен, недалеко от Дюссельдорфа. Толя описывал просто чудеса: 4 тысячи операций в год — шунтирование и замена клапанов (наряду с десятками пересадок сердца и другими сложными вмешательствами), и смертность 1–3 %. Оперируют в любом возрасте. Настоящая фабрика обновления сердец, организованная с немецкой тщательностью и точностью. Операции, разумеется, платные.
Я восхитился, однако даже не подумал: «Вот бы мне!» Так далеко… денег нет… чужие люди… Да и стоит ли? Поживу еще с годик…
Так бы это и забылось, но тут включилась моя дочь Катя. Тоже уже не Катя, а Екатерина Николаевна, профессор, зав. кафедрой терапии в мединституте, притом кардиолог. Все говорят — очень энергичная… Она и Володя Мишалов, зять (тоже доктор наук и кафедру хирургии получил), дружат с Руденко и, естественно, получили всю ту же информацию.
Катя завелась сразу. Пришла к директору нашего института Г. В. Кнышову, он собрал заведующих отделениями, и решили: «Ехать немедленно». Сопровождающая — Катя, в помощь ей — Толя. Отправили факс Кёрферу, поговорили с ним по телефону и через день получили официальное разрешение: приезжайте. Стоимость операции 44000 марок.
Начались хлопоты. Катя, Володя, Г.В. Кнышов и его штат, Академия мед. наук, включая президента Александра Федоровича Возианова, добывали заграничные паспорта, немецкие визы, билеты и… «дойче марки». У меня было около 6000 долларов: накоплены за пять лет от экономии, гонораров, стипендии Сороса — на случай смены стимулятора сердца. Этих денег хватит разве что на дорожные и квартирные расходы. Спасибо зав. горздравом Бедному Валерию Григорьевичу. Он ходатайствовал — и правительство разрешило потратить такую сумму. Тоже спасибо. Вполне могли отказать.
По телефону договорились с Кёрфером: место в клинике зарезервировано.
Конечно, многие нас провожали: родные, институтские. В связи с волнениями (адреналин!) сердце работало плохо, ходил с трудом, постоянно принимал нитроглицерин. Катя заказала такой билет, что все путешествие меня должны были возить в коляске, как полного инвалида. Это очень пригодилось, потому что по лестницам я уже ходить не мог.
Кажется, я уже где-то писал, что человек живет одновременно в нескольких концентрических мирах, существующих сами по себе, но и отражающихся в его мыслях и чувствах — приятных и неприятных — в «кругах» его психики.
Самый узкий мир: свое тело, органы, боли, дыхание, позывы.
Второй круг пошире: люди и предметы, замкнутые на меня, на ощущения, со своими отношениями ко мне. В основном это семья и друзья.
Третий круг: люди и предметы из сферы труда и периодических соприкосновений.
Еще дальше — четвертый круг: «общество» (массы и фигуры), мое место в нем.
Наконец, последний круг — мир информации и идей, беспредельный по широте и глубине, с собственными дорожками в нем.
Удельный вес каждого «мира» в мыслях очень разный: от ничтожного до всепоглощающего. Зависит он от типа личности, образования, а главное — от включенности в процессы того или иного круга. Каждый из них имеет свою «толщину» — по значимости в мышлении данного человека. И еще — по субъективной окраске чувств и ощущений — от радостных до пронзительно страдальческих.
Все это в полной мере относится и ко мне. Я находился в очень узком мире, когда 26 мая часов в 11 вечера мы достигли цели, городка Бад-Ойнхаузен. Он совсем маленький, с одно— и двухэтажными домами. Да, маленький — но 4000 операций в год на открытом сердце!..
Медсестра уложила меня в постель. Поспать бы после дороги. Но пришла врач, и начались расспросы о моей болезни. Катя отлично говорит по-английски, чуть-чуть — по-немецки. У Толи хуже английский, но лучше немецкий. Обо мне речи нет — читаю по-английски, могу мысленно сконструировать фразу, но — ни понять речь, ни произнести…
Дома я заготовил выписку из истории болезни, с анализами, ее перевели на английский, но врач не стала в нее вникать, а спрашивала по своему вопроснику — не очень много, но все важное.
Вся среда прошла в обследованиях. Понял, что значит немецкая организация. Здание клиники двухэтажное, не так, чтобы очень большое. Меня возили на коляске — с поворотами, с подъемами на лифтах… Смотрел по сторонам: на стенах современные картины, очень хорошие. Кабинеты с аппаратурой — небольшие. Сами аппараты не поражают, подобное есть и у нас, только похуже.
Зато поражает персонал. Все или идут быстрыми шагами или что-то делают. Не сидят и не болтают. Для каждого больного — свой порядок следования по кабинетам. Расчет по минутам.
Меня возили по кабинетам до и после обеда. Схема обследования примерно такая же, как и у нас, но здесь немного шире и несомненно — тщательнее. Но у нас на это уходит неделя или больше, а здесь — один день.
Странное равнодушие не покидало…
Обследование выявило очень тяжелое поражение сердца: миокарда коронаров, особенно — аортального клапана. Катя боялась, что мне из-за этого откажут в операции.
Вопрос об операции меня тоже беспокоил, но как-то глухо. Риска я не боялся: лучше умереть здесь, чем тяжко угасать дома от одышки. Этот вопрос я рассматривал применительно к страданиям жены Лиды и Кати: пусть лучше привезут в гробу. У них тогда не будет времени для переживаний.
Катя от меня не отходила, показывая образец дочерней любви, организованности и… силы. Мне было ясно, что именно ее энергии я обязан выпавшему шансу на спасение.
…Четверг предполагался спокойным. Дело за профессором Кёрфером: он вернется из поездки к пятнице. Врачи приходили, смотрели, я лежал в постели и тяжело дышал с кислородом. Около полудня Катя сообщила, что врачи находят мое состояние угрожающим жизни. Ждать еще сутки — опасно. Спрашивают: не возражаю ли я, чтобы экстренно прооперировал ближайший заместитель Кёрфера.
Начали готовить к срочной операции. Ввели лекарства.
На каждом столе хирург делает три операции в день, они заранее расписаны. Для меня место нашли в третью очередь, это примерно в 3–4 часа. Но вот уже и семь вечера, а меня не берут. Я лежу в забытьи, но мои сопровождающие беспокоятся. Разбудили меня: пришел доктор и сообщил, что в ходе дневных операций возникли осложнения и операции затягиваются. Конечно, здесь оперируют круглые сутки. Однако им не хотелось бы после этих дневных осложнений… Не лучше ли все же подождать до утра, когда приедет шеф? За мной будут тщательно смотреть, а операцию при необходимости можно начать в любой час…
Мне было все равно.
Утром в 7 часов в сопровождении свиты пришел Кёрфер.
У меня нет таланта подобрать слова, чтобы они соответствовали мощи этого человека. Одно скажу: вот таким должен быть хирург! Крупный мужчина средних лет с оптимизмом на лице, крепким рукопожатием, бодрыми, убеждающими словами и тоном.
Коротко обсудили вопрос о типе клапана: механический (пластинка из специального сплава) или биологический — из живой ткани. У меня против последних было старое, двадцатилетней давности предубеждение (пробовали — неудачно), но Кёрфер легко меня переубедил:
— Теперь другие клапаны! Пять лет стопроцентной гарантии и еще сколько-то лет дольше этого срока. Всем пожилым людям вшиваем биологические протезы.
— Значит, так и мне… Мелькнула мысль: «Пять лет… Зачем они тебе? Клапан старость не остановит…» Но умирание может облегчить!
…Об операции ничего не помню. Один укол — провалился и проснулся, когда Толя окликнул:
— Уже все сделано!
— Не может быть!