Коннор не говорил. Я видела в его глазах смесь интереса и вины, словно бы именно он стал причиной изменений в моем теле. На деле его вина была основана на таком наглом визуальном изучении. И вроде бы это должно вызывать дискомфорт, но… почему-то не вызывает.
Лишь одно создание видело меня в таком состоянии после огромного количества врачей и бывшего мужа. Майлз узнал о протезе аж спустя полгода. Его глаза неимоверно расширились, когда я, нарезая сэндвич, в раздумьях случайно срубила тонкий слой напыления на указательном пальце. Уверена, будь у него сердце, и его бы непременно схватил бы инфаркт от испуга. Мне было стыдно и страшно, было неловко за то, что видит девиант. Однако вместо ожидаемого отчуждения я встретила только понимание и обычное любопытство. После того случая я больше не позволяла Майлзу смотреть на меня такую. Пусть он не проявлял негатива, все же ощущение дефектности заставляло меня прятать руку под слоем напыления круглые сутки.
Опустив руку на колени, я с горьким упоением ощутила ледяной холод неживой плоти. Коннор наблюдал за моими движениями, не спускал глаз. Я все ждала, когда же машина нарушит молчание, задав тот самый вопрос, что чаще всего преследует человека с покалеченным телом. Мне так хотелось узнать, осмелится ли RK800 проявить интерес к моей личности. Ждать пришлось недолго. Взглянув на меня неловким взором, андроид слегка склонил голову и учтиво осведомился:
– Вы позволите узнать, как это произошло?
Еще одна причина, почему никто и никогда на этом столе не видел меня настоящую. Девианты очень любят разговаривать, особенно если ты входишь в их круг доверия. Я позволяла машинам рассказывать о своей жизни, о своем прошлом, интересовалась их мнением на ту или иную тему, что приводило к положительной реакции со стороны подопечных. Еще бы! Никто и никогда из людей не задавал вопросы из разряда «что тебе нравится» и «как ты считаешь». Но я все так же не вскрывала их память, боясь увидеть весь рассказанный ими ужас своими глазами. Это позволяло не привязываться к машинам. Сокрытие моей биографии так же позволяло уже самим роботам не привязываться ко мне.
Коннор смотрел мне в глаза учтиво, но испытывая явную неловкость от своего любопытства. Его диод перестал гореть желтым. Он был чистым, голубым, как летнее небо над морем. Я знала, что совершаю ошибку, открывая в очередной раз рот, чтобы нарушить свои же установленные в отношении подопечных правила. Нельзя допускать личностной привязанности, нельзя заставлять кого-то себя жалеть! Но как же хотелось, чтобы он знал всю историю. Как же хотелось, чтобы он привязался…
– Мне было двадцать пять лет, когда моя мама умерла. Она жила в другом штате, так что мне пришлось воспользоваться услугами авиакомпании, – опустив взор на левую руку, я неосознанно постаралась избежать зрительного контакта с RK800. Этого мне сейчас хотелось меньше всего. – Я ведь тогда еще была замужем, но муж не смог отправиться со мной на похороны из-за работы.
Комок в горле заставил на некоторое время замолчать. Слез не было – их я выплакала семь лет назад. Но я так редко в последнее время вспоминала о случившемся, что мелькающие ужасы и события прошлого теперь содрогали мой голос. Только спустя половину минуты я смогла справиться с этим состоянием. Смотреть на машину однако я по-прежнему не желала.
– У меня был седьмой месяц. Муж не хотел, чтобы я летела, но это же мама. Как не полететь… самолет поднялся всего на пять километров, когда взорвался реактивный двигатель. Причину взрыва так и не установили. В результате ребенок мертв, я потеряла часть тела и пролежала два месяца в коме.
Тишина вокруг нас уплотнялась, как утренний туман. Родной подвал казался мне холодным, чуждым, ведь я никогда и ни с кем не делилась в этих стенах тем, что терзает душу. Коннор сидел неподвижно, вновь перемигивая желтым диодом, но меня больше не интересовало его состояние. Мне бы справиться со своим.
Тоскливо, но смиренно улыбнувшись, я посмотрела на охотника в упор. Коннор не сводил нахмуренного взгляда с белой руки на коленке, нагнетая молчание все сильнее и сильнее. Я не могла пошевелиться. Просто не хотела. Казалось, стоит дернуть хоть пальцем, и в комнате точно произойдет взрыв. Настолько напряженно я себя чувствовала внутри, несмотря на то, что сижу, расслабив плечи и беспечно изучая карие блестящие глаза RK800.
– Вы развелись, не так ли? – уже без тени неловкости начинал сыпать вопросами андроид. Коннор поднял на меня взгляд, в котором прослеживалось сожаление.
Самое паршивое, что можно встретить в чужих глазах после пережитого ужаса – жалость. Спросите любого калеку о том, что именно он чувствует, когда люди проявляют сострадание в сторону поврежденного тела, и он тут же начнет беззаботно отмахиваться руками, мол, мне все равно. Но это не так. Чувство неполноценности преследует таких людей безостановочно, и каждый сожалеющий взгляд только усугубляет этот комплекс, даже если так смотрит машина – якобы бесчувственное существо.
– Я не могу его в чем-то винить, – мой голос больше не дрожал, скорее, он был теплым. Муж и впрямь оставил после себя много хороших воспоминаний, несмотря на то, по каким причинам он решил разорвать отношения. – Он был рядом в течение всей реабилитации, да и после не раз вытаскивал меня из ямы. Но не каждый человек может пережить смерть желанного, но еще не рожденного ребенка, не говоря уже о том, что жена стала на одну четвертую машиной.
Эти слова я произнесла с самоиронией, но улыбки у Коннора они не вызвали. Он лишь сильнее нахмурился, сверля мои скрывающие настоящую обиду глаза взором в упор. Видел меня насквозь. Ох уж эти детективы с их базами психологии. Ощущение, будто тебя вскрывают как консервную банку, было неприятным, и я поспешила отвести взгляд.
– Это одна из причин почему я предпочитаю общество машин. Им все равно, из чего ты состоишь и какие события оставили душевные травмы.
– Ваш девиант…
– Майлз, – наконец, не выдержав этого отвратительного ярлыка в сторону друга, я поспешила поправить RK800. Коннор, застыв с невысказанными словами на губах, от неожиданности прищурил глаза. – Его зовут Майлз. Не называй его девиантом, это неприятно.
На долю секунды показалось, что Коннор передумал продолжать свои изречения, однако ему хватило половины минуты, чтобы сделать свои личные выводы относительно моего поведения. Эти же выводы он поспешил озвучить, продолжая сидеть на столе:
– Майлз, – учтиво повторил Коннор, стараясь вызвать у меня доверие. – Вы любите его?
– Что? Господи, нет! – этот вывод напрочь избавил меня от душевных терзаний, и я, с удивленной улыбкой, мол, совсем дурак что ли, вскочила со стола. Флакон с напылением был поспешно встряхнут. – Ну как сказать. Мы стараемся заботиться друг о друге, делать этот мир лучше ради нас обоих. Но это не та любовь, что движет подростками или людьми, желающими заключить брак. Мы просто очень близки.
Сорвав белый колпачок, я аккуратно начала распылять содержимое на руку, сверху вниз. Коннора этот процесс отчего-то не интересовал. Он продолжал смотреть мне в глаза, чуть склонив голову.
– Как вы познакомились? – звук распылителя стих. Застыв с вытянутой, местами покрытой оболочкой рукой, я вдруг встала в ступор. День знакомства давно не выплывал в памяти, пусть иногда я и использовала эту историю, как способ жестоко подшутить над другом. Андроид, завидев мою реакцию, тот час понял, что задел нечто живое в душе. Нечто личное. – Он всегда был с вами или нашел вас сам?
Глядя в стену, я мысленно воспроизводила произошедшее полтора года назад в стенах одного ужасного, нелицензионного учреждения. Ничего криминального, ничего личного. Просто один взгляд на машину, и все вдруг стало ясно. Однако почему-то этот вечер всегда казался мне чем-то важным. Как день рождения новой ячейки общества перед алтарем, или как день выхода из тюрьмы спустя два года. Наверное, поэтому я теперь благодарно смотрю на Коннора, что заставил меня углубиться в прошлое.
***
Прошло три месяца. Три месяца. А я никак не могу войти в колею. Жизнь больше не могла быть прежней. Меня отказывались брать на работу даже самые захудалые компании, никто не желал иметь дело с работником, которого уволили с последующим арестом. Все, что оставалось делать – напиваться, поливаясь слезами на полу гостиной дома, что оставил муж после развода. Он хороший человек, так часто был рядом в трудные моменты, однако у него была своя семья, уже был маленький ребенок. У меня же не было никого. Только одиночество, сломленная аварией и тюрьмой личность и ненависть к одному единственному человеку, ставшим причиной потери двух лет жизни.