– Надо сказать, они производят сильное впечатление.
– Кто ж отрицает, что у Вроба есть глаз и чутье. Представь себе, никогда прежде я пальцем не прикасался к пленке, покрытой нитратом серебра, – просто-напросто боялся, зная, на какие фокусы она способна. Но Вроб, несомненно, умеет работать с подобным материалом… По части оцифровки он мастер.
По словам Маттеуса, до того времени, как его поймали с поличным и уволили, Вроб успел каталогизировать девять полнометражных, короткометражных и одночастных фильмов, снятых, скорее всего, одним режиссером.
– На прощание он, разумеется, устроил сцену и перестал отвечать на мои звонки, – сообщил Маттеус. – Нам пришлось разбирать его заметки – адова работа, если учесть, что пишет он как курица лапой. В жизни не встречал почерка кошмарнее. Врачи, конечно, не в счет.
– Он работал со всеми четырьмя хранилищами?
– Главным образом, с последним. Я думал, он тебе об этом рассказал.
– Нет, он ничего не говорил конкретно.
– Вот, значит, как… – Маттеус замешкался, словно в нерешительности. Казалось, ему нужно сделать над собой усилие, чтобы произнести следующие слова.
– Да, занятная вышла история. Особенно для меня.
Это я уже слышала, подумалось мне, но я предпочла держать язык за зубами, ожидая, когда мой собеседник приступит к объяснениям – и в конце концов слегка сбивчиво он это сделал.
Согласно версии Маттеуса, скупив весь небольшой запас старых фильмов, которым располагал краеведческий музей в Кварри Аржент, он сел в машину, чтобы вернуться в Овердир. Кстати, остановился он в старом доме, принадлежавшем семье Вроба Барни. Непонятно как он сбился с пути и заблудился в густых лесах, покрывающих ту часть побережья Северного озера, которую местные жители называют Даурвельским берегом.
– Не знаю, известно ли тебе что-нибудь об этих краях…
– Практически ничего.
– Я тоже прежде даже не слыхал о них. Выяснилось, это нечто вроде мифической мертвой зоны – телефоны отключаются, навигаторы не работают. Машины останавливаются без всяких на то видимых причин. По крайней мере, моя остановилась.
Маттеус предполагал, что это произошло около десяти часов вечера. Впрочем, часов у него не было, а телефон, беспомощно помигав несколько мгновений, отключился. Солнце зашло, последние багровые полосы догорали на горизонте, сгущалась полная темнота, возможная только в лесу. Вокруг стрекотали кузнечики и цикады, в воздухе стояла причудливая какофония, в которой смешивались жужжание, хруст и какие-то странные звуки, по всей видимости производимые обитающими в зарослях животными. Пошарив в бардачке, Маттеус выяснил, что у него нет даже фонаря.
– Когда я наконец добрался до Овердира, мне сказали, что, будь я уроженцем здешних мест, я бы знал, что нужно делать в подобной ситуации. Нужно забиться в машину, плотно запереть все дверцы, опустить окна и ждать наступления утра. Но я, городской житель, повел себя совсем по-другому. Я хотел взять ситуацию под контроль.
Итак, Маттеус прошелся по дороге, отойдя от машины шагов на тридцать. Никакой пользы это, естественно, не принесло. Он уже собирался вернуться в машину, как вдруг ему показалось, что слева от него в лесу мелькнул свет – слабый, но вполне различимый. Да, какой-то крохотный светящийся шарик мелькал между деревьями, то разгораясь, ту потухая.
– Было совершенно непохоже, что этот свет как-то связан с людьми, но кто еще мог его зажечь? Наверное, это охотники, решил я. Или припозднившийся путешественник, которому приспичило выскочить из машины по нужде. В общем, я принял решение – теперь понимаю, что совершенно идиотское, – идти на свет.
Подобно легкомысленной Красной шапочке Маттеус свернул с проторенной тропы (в его случае это была дорога) и углубился в заросли. При этом он орал во всю глотку, сообщая, что заблудился, и взывая о помощи. Свет мелькал совсем близко, и Маттеус устремился к нему. Шел он быстро, однако расстояние между ним и светящимся шариком не уменьшалось. Вскоре он понял, что совершенно не представляет, где остались дорога и машина. Со всех сторон его окружали колючие кусты и уродливо искривленные деревья, болотистая почва под ногами подозрительно хлюпала. Одна из тропинок, по которой он двинулся, буквально утонула в грязи, другую преградило толстенное поваленное дерево. Влажный ночной воздух становился все холоднее.