— Церковь ставит перед собой большие задачи, но рискует быть не услышанной?
— Сегодня это меня заботит больше всего. Мы привыкли обращаться к идее, а не к человеку. Мы выходим в мир с большими амбициями, прекрасными пожеланиями и планами, говорим о нравственных ценностях, о том, как правильно жить, и так далее. Но к кому мы обращаемся? Кому надо жить правильно? Вот сегодня, например, мы начинаем разговор о миссионерстве. Это выход в пространство, к людям, которые должны услышать о Христе. Нам хочется, чтобы нас услышало как можно больше людей, а на каком языке мы обращаемся к большинству? Да на языке тех же массмедиа! Выпускаются футболки с цитатами из Священного писания, устраиваются флешмобы, на улицах городов развешиваются билборды с фотографиями важных персон, которые сообщают, что они христиане. Кажется, мы идем в ногу со временем, но ведь мы говорим на языке массовой рекламы! Где же Христос? Он там, где конкретный человек, где слово, обращенное не к толпе, а к человеку. А нам кажется, что, начни мы говорить о самом Христе, нас не поймут. Надо что-то попроще, жвачку какую-то.
— Похоже, это общий подход к самым разным сферам и институтам в современном обществе. Пытаются создать систему, в которой все человеческое становится малозначимым или даже помехой. В каком- то смысле это происходит в образовании, медицине и так далее.
— Есть такие электрички, управляемые автоматом, он не ошибается, человеческий фактор исключен. Но когда понимаешь, что рядом нет человека, который тебя везет, охватывает внутренний ужас одиночества. Мне лично стало не по себе, и я подумал: «Господи, помилуй, лучше бы я пешком дошел».
Нас мало
— Сейчас Русскую православную церковь часто упрекают не в произносимых ею словах, а в повышенном внимании к своему материальному воплощению в мире.
— Да. Церковь заботится о своем фундаменте, о земной опоре. Сказывается тысячелетняя историческая привычка церкви находиться на подобных материально-базовых основаниях. Это настолько вошло в некий внутренний церковный менталитет, что избавляться от него на самом деле очень тяжело. Потому что люди все-таки материальные существа, по крайней мере наполовину — кто-то больше, а кто-то, из святых, меньше. Мы стоим на земле, и нам кажется сегодня, что это самая удобная опора. По-настоящему применить к себе образ Петра, идущего ко Христу по воде, — это так неприятно и некомфортно, что хочется о нем думать как о неком исключении, нежели о правиле.
В истории достаточно много примеров, когда церковь, крепко стоящая на материальных основаниях и имеющая хорошие отношения с византийскими императорами-христианами, была во многом удачна в своей миссии по просвещению народов других стран. Однако среди великих византийских императоров были и еретики, и гонители церкви. Но мы помним только хорошее — это идеальная симфония церкви и государства, некая новелла императора Юстиниана, написанная в шестом веке, о двух великих благах, ниспосланных нам: священстве и царстве; и что душа для тела, то священство для царства.
Но почему-то никто за все это время не смог сказать простую вещь: Юстиниан допустил обычную онтологическую ошибку. Ведь если душа и тело соприродны друг другу, то церковь и государство разной природы. «Царство мое не от мира сего». Нельзя сравнивать несовместимые вещи и делать это чуть ли не догматом церкви, который сегодня пытаются всячески воспроизводить. Более того, когда эта благочестивая иллюзия воспринималась как догмат, это всегда заканчивалось катастрофой. Пример — Алексей Михайлович и патриарх Никон. Когда патриарх становится «собинным другом» царя. Казалось бы, ну такая симфония — симфоничней быть не может. И все заканчивается расколом — катастрофой для Российского государства, которая отзывается до сих пор и еще долго будет отзываться.