— Так получилось, что мне этот режиссер оказался интересен настолько, что мы смогли сделать много работ. Это можно назвать как угодно: случай, судьба. И видимо, не только мне этот режиссер интересен, но и я ему, коль скоро он продолжает предлагать мне какие-то роли. Естественно, все, что мы делаем, говорит прежде всего о наших человеческих отношениях, о том, что химически, эстетически мы совпадаем в работе. Если бы этого не было, все закончилось бы одним-двумя проектами, как это обычно бывает.
figure class="banner-right"
figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure
— Вы незамедлительно соглашаетесь на любое предложение Владимира Мирзоева?
— Нет, это не так. Мы все равно обсуждаем. Как я прислушиваюсь к тому, что говорит Володя, так и он прислушивается к тому, что говорю я. Здесь, правда, есть одно «но»: когда режиссер что-либо предлагает, он предлагает концептуально весь проект. Понятно, что его аргументация связана не только с какой-то конкретной ролью, но и со всем проектом — почему, как ему кажется, это произведение сейчас необходимо и актуально. Плюс, естественно, такая-то роль. Я же могу высказывать свои сомнения, которые, как правило, касаются только роли. Мне может быть что-то непонятно или неорганично именно сейчас в этой роли, и тогда у нас происходит какой-то диалог.
— Можно ли сказать, что ваш сегодняшний статус позволяет выбирать только те роли и проекты, которые вам по-настоящему интересны?
— Наверное, можно. Но я, впрочем, всегда старался играть там, где мне интересно. А если мне было не очень интересно, то говорил режиссеру, что, мол, прошу прощения, но если я буду здесь что-то делать, то это будет компромисс с моей стороны, и лучше взять актера, для которого сегодня более органично быть занятым в этой роли. Я всегда старался быть честным с режиссером.
— По каким критериям вы определяете, насколько та или иная роль органична для вас?
— Это и драматургия — не плоская, а глубокая, отзывающаяся во мне, и персонаж, который, когда я читаю текст, сразу же начинает во мне вибрировать, и я понимаю: я могу, соединив его с собой, что-то интересное преподнести. Но бывает и так: по прочтении я чувствую, что у меня совершенно холодный нос.
— Вы говорите, что в момент взаимодействия актера с текстом возникает «что-то интересное»…
— Знаете, когда читаешь — неважно художественное произведение или нехудожественное, — в какой-то момент текст от тебя отходит, ты раздвигаешь строки и начинаешь фантазировать по поводу прочитанного, абзац ли это, или страница. Текст начинает в тебе отзываться и оживать. Так же и персонажи: или читаешь и понимаешь, что текст тебе не дает никакого корма, чтобы его оживлять, или он начинает рисовать в тебе какие-то картины.
— Вы с одинаковой симпатией относитесь к отрицательным и положительным героям, которых вам приходится играть?
— Я никогда их не делю по такому принципу: считаю, что в настоящей драматургии не может быть персонажа исключительно положительного или исключительно отрицательного. Так или иначе, внутри каждого существует полифония разных «я», которые раздирают человека изнутри и постоянно ведут диалог. Я не берусь вспомнить какого-то героя, который точно был для меня отрицательным, во всяком случае, когда я его играл.
— Сейчас на киноэкране и даже на сцене может появиться кто угодно: музыкант, шоумен, телеведущий, иногда просто какой-то случайный человек. Может быть, это нормально — талант он и есть талант, его учить — только портить?
— Мне кажется, здесь нет какого-то одного закона для всех. Единственное, чего я всегда придерживался: во время обучения в вузе, у — и это обязательно — хорошего педагога закладывается фундамент, который потом дает тебе основание отбирать материал, опираясь исключительно на свой внутренний стержень, эстетический, художественный. И, даже если что-то вроде бы заманчиво, но совершенно неестественно для тебя, уметь от этого отказываться, уметь как можно реже идти на компромисс, выбрав работу, связанную с драматическим искусством. Если у тебя есть такой педагог, неважно где, — такие вещи закладываются. Не знаю, закладываются ли они у людей, которые вообще не учились. Вполне возможно, это все-таки происходит. А если мы говорим о театре как о коллективном творчестве или о кино, еще важна дисциплина, которая связана не только с тем, что человеку всегда нужно приходить в определенное время, хотя и это тоже, а дисциплина распределения собственных сил, чтобы аккумулировать эти силы для следующих работ. Потому что, если ты работаешь в театре, у тебя так или иначе есть какое-то количество спектаклей, и ты должен быть на подъеме в течение как минимум десяти месяцев. Это и дисциплина по отношению к самому себе, чтобы продолжать дальше этим заниматься, а не просто что-то сделать и выпасть.