Ямпольский также анонсировал будущую травму: с XIX века бесконечно копились следы прошлого, их сохранение было чуть ли не основной заботой культуры. Сейчас объем накопленного столь огромен, что исторические нарративы уже ни к чему не имеют отношения. Фотографии перестают быть свидетельством истории — их слишком много, они почти ничего не значат. По сути, это исчезновение памяти как таковой и в какой-то мере конец историзма. Если фиксируется все, значит — ничего, а как понять главное, когда утрачено и доверие к рациональности происходящего? И с чем тогда жить людям?
Еще одна история о преодолении травм. Андреас Шенле сделал доклад «Борис Смирнов и его эстетизирующая любительская фотография разрушенных городов». В Великую Отечественную Борис Смирнов обеспечивал камуфляж кораблей Балтийского флота. Он имел разрешение на фотосъемку и делал любительские снимки. Он оставил кадры блокадного Ленинграда. В Германии он тоже фотографировал, но не военные действия, и совсем не соблюдал стандарты военной фотосъемки, в частности обходился без «легенды», обязательной для армейских фотографов: где снято, что изображено («варварство», «работа заводов», «на передовой» и т. п.). Кроме того, он будто намеренно снимал эстетические объекты — фотографии фиксируют разрушения, но руины уже убраны, трупов нет.
Люди на фотографиях Смирнова иногда присутствуют, но не на переднем плане. Это не постановочные композиции, они по-репортерски вписаны в среду. По фото невозможно понять, в результате чьих действий возникли руины — советской армии или немецкой. Разумеется, как документальное свидетельство фотографии использовать нельзя. Получается абстракция: Смирнов делал свои фронтальные снимки разрушенных зданий так, будто сами разрушения производились исключительно с эстетическими намерениями.
По мнению Шенле, Смирнов безотчетно пытался перевести конкретную военную травму во что-то иное. Собственно, поводов для личной травмы у него много: по образованию он архитектор, да еще и германофил, учился в петербургской немецкой Петершуле. Но здесь есть еще одна ловушка: как справиться с травмой, превышающей возможность восприятия произошедшего? В случае со Смирновым выходит, что эстетика может смягчить травму, но тогда травма станет доступной для восприятия и ее придется пережить еще раз, уже в здравом уме? То есть получается как раз хуже? Но обычно такое происходит само собой, и, скорее всего, фотограф не имел в виду смысл и причины своих действий.
По словам Елены Петровской , травма обретает достоверность благодаря стороннему наблюдателю, например иностранцу, это позволяет воссоздать событие, вернее, дополнить его некоторым связным рассказом. В таком повествовании тоже останутся неустранимые пробелы (почти как у «афганцев», несмотря на то что тут взгляд со стороны), по которым-то и станет возможно узнать о событии, относящемся, коль скоро это травма, к непредставимому.
Кроме того, Петровская говорила о процессах, которые сейчас следовало бы осознать в первую очередь. Например, «мультитюд», множественность — разнообразие человеческих объединений. Сейчас определенное, чем-то связанное сообщество людей можно понять только косвенно. Началась новая стадия формирования коллективов, когда коллективный субъект создается действием — его нет ни до, ни после действия, он существует только и именно в действии масс. Например, на митингах.
Пора вернуться к границе между сложным и навязанным. Как понять, когда объяснение соответствует случаю, а когда оно добавляет к нему что-то от себя и все становится ложным? Наверное, тут поможет здравый смысл. В качестве иллюстрации к теме незаметного возникновения предвзятости Петровская продемонстрировала видеоролик Шанталь Муфф.
Действие происходит зимой. Камера, установленная в очень медленно движущейся машине, снимает людей. Они идут по обочине дороги. Сначала их мало, потом все больше и больше. Все оцепенелые. Начинает темнеть. Камера подъезжает к очереди на автобусной остановке. Кто-то из стоящих в ней реагирует миролюбиво: «Снимай, снимай!», — но основная масса молчит, будто в безутешности. Чрезвычайно легко подумать, что это скорбь мрачного города — все стоят в очереди за ежедневной травмой или только что ее получили. А это всего лишь конец рабочего дня, и люди просто ждут автобус.