Одновременно с масштабным строительством жилья идет благоустройство населенных пунктов. «Мы провели инвентаризацию всей коммунальной инфраструктуры, составили программу комплексного развития жилищно-коммунального хозяйства. На приведение его в порядок нужны немалые средства, поэтому мы делаем ставку на государственно-частное партнерство», — говорит Евгений Скрябин.
И уже есть позитивные результаты: жизнь ощутимо меняется к лучшему. Всего несколько лет назад жители Тарко-Сале и подумать не могли, что в их городе появится благоустроенная, красивая набережная с кафе и фонтанами протяженностью около двух километров. Однако набережная будет — компания ВИС, возводящая ее по заказу Дирекции капитального строительства и инвестиций ЯНАО, обещает закончить работы в октябре следующего года. В Тарко-Сале также строятся водопровод и канализация, почти готов новый спорткомплекс с ледовой ареной и детская школа искусств. А в прошлом году здесь открылись молодежный центр и акушерский корпус на 25 койко-мест. В Ханымее завершается строительство бассейна и многофункционального спортзала. В Уренгое сдана новая школа, в Пуровске — приют для несовершеннолетних и новый детский сад.
Сегодня в Пуровском районе исправляют историческую несправедливость, допущенную в прошлом по отношению к жителям региона, где добывается 87% нефти, 54% конденсата и 38% природного газа всего Ямала. Жить здесь становится комфортно. Как следствие, растет население, причем не только за счет миграции — увеличивается рождаемость и снижается смертность.
Девять дней одного года
Максим Соколов
Максим Соколов
Девять (или сколько там) летних дней 2013 года, когда эффективной правды молот громил, дробил ветхозаветный храм Академии наук, породили у меня странный оптический эффект: «Was ich besitze, seh' ich wie im weiten, // Und was verschwand, wird mir zu Wirklichkeiten», «Все, чем владею, вдаль куда-то скрылось, // Все, что прошло, восстало, оживилось».
Вновь с явностью предстала отделенная уже полувеком и более молодость моих родителей. То время, когда папа молод и мать молода, когда в кино кажут лидера проката «Девять дней одного года», когда из старинного (тогда самоновейшего) катушечного «Грюндига» звучит песня физтеховской самодеятельности: «Тропы еще в антимир не протоптаны, //Ну, как на фронте держись ты! // Бомбардируем мы ядра протонами, // Значит, мы — артиллеристы» — и звучит искренне и весело, когда наука захватывает людей, а дети мечтают стать учеными, в особенности физиками, когда будущее не кажется катастрофическим, даже несмотря на Тайваньский, Берлинский и Карибский кризисы, когда производятся оживленные дебаты на тему «Что-то физики в почете, // Что-то лирики в загоне» (если рубеж 1950–1960-х гг. — это загон для лириков, как назвать состояние словесности сегодня?), когда бр. Стругацкие еще грезят о коммунизме, фрондирующая общественность всерьез рассуждает о социализме с человеческим лицом, когда сам Солженицын, дописывая «Архипелаг» в своем укрывище, еще вполне сочувственно пишет о социалистах и кадетах, — это и есть полдень, XX век, когда молодость науки совпала с молодостью родителей, и я всех, кто жил в тот полдень лучезарный, опять воспоминаю благодарно.
Но кроме личного, кроме естественной сыновней благодарности, есть и общественное. Мои родители и их круг, среди которого иных уж нет, а те далече, и круг академических старцев, ныне изображаемых в лучшем случае маразматиками, но чаще алчными Гарпагонами, заедающими эффективную молодежь, — принадлежат к одному и тому же поколению. Вместе учились на одних и тех же факультетах, вместе были юными мэнээсами, пели одни и те же песни, ходили в одни и те же походы, вместе защищали кандидатские, и если потом пути разошлись, так что ж? — не все юнкера одного выпуска становятся генерал-аншефами, иные так и уходят в отставку штабс-капитанами, что, однако, не отрицает общности поведенческих черт поколения и сословной общности. Разумеется, бывало разное, во всякой семье не без урода (хотя в контексте действующих лиц конфликта уродов лучше бы не поминать), но наблюдая нынешний погром академии, поневоле вспоминаешь давний погром старого инженерства (уж восемьдесят с лишним лет прошло, а стилистика та же, да и активисты-разоблачители сильно похожи) и защитительную фразу (не сильно, впрочем, повлиявшую на суд) на процессе Промпартии: «Вредительство чуждо внутренней конструкции инженерства». Все-таки социальные пороки — в существенной мере поколенческая черта (хотя бы уже потому, что старого пса новым штукам не выучишь, тем более в совершенстве) и эффективное менеджерство, оно же казнокрадство, — тоже. И веры в страшные разоблачения вредительства академической верхушки у меня не больше, чем в страшные преступления инженеров-вредителей с дореволюционным стажем. Более уместным представляется психологическое объяснение: «Как ненавистны такие люди, как хочется поскорее от них избавиться!»