Артиллерийский обстрел. По свидетельству многих очевидцев, писавших с фронта, не было, пожалуй, ничего невообразимо более ужасного, чем массированная артиллерийская подготовка. Когда ровным счетом ничего не зависит от человека, а ему только и остается, что, вжавшись в землю, ждать конца обстрела, а он все не кончается и не кончается. Интенсивность таких обстрелов достигала такой мощи, что, как писал артиллерийский офицер, «орудийные выстрелы сливались в общий вой, солнце померкло, было видно от лидитного дыму** не больше, как на пять шагов». «Идет такой гул, что все дрожит». И вся эта разящая масса снарядов, несущая, казалось, неотвратимую смерть, обрушивалась на русские окопы, в которых «солдаты, близко прижавшись друг к другу, сидели возле нас (офицеров. — Н. П. ), некоторые отползли дальше, думая этим спастись. Канонада усиливалась. Слышно, как летит “чемодан” и, перелетев на другую сторону окопа, разорвался в пяти шагах. <…> Наступила жуткая минута … Скрыться некуда, выстрелы чаще и разрывы ближе и ближе, будет что будет. <…> Все ждали только смерти».
Если же позиции обстреливала тяжелая артиллерия калибром тринадцать дюймов и больше, то это становилось тяжким испытанием для всей нервной системы человека, потому что звук летящих снарядов напоминал «приближающийся паровоз, двери и окна зданий, вблизи которых они пролетают, от сотрясения воздуха сами раскрываются, а здания как бы врастают в землю». Другой русский офицер в письме также сравнивал полет снаряда этих чудовищ с поездом: «В своем медленном и тяжелом пути они (снаряды. — Н. П. ) так грызут и царапают воздух, что кажется, будто над кислым польским туманом проносится товарный поезд и, сокрушенный собственной своей тяжестью, валится вниз, колебля землю ударом. Звук разрыва неописуем, сила у него космическая, и роет он яму такую, что в ней можно похоронить десяток мамонтов».
Бывало, у человека, попадавшего под артиллерийский обстрел, не выдерживали нервы, и тогда, как написал один офицер, «хотелось плакать», и после многие уже никогда не могли слышать вой снарядов и начинали рыдать при очередном обстреле. Вот как об этом состоянии писал один из очевидцев в своем письме: «Этот беспрестанный грохот орудий и разрывы снарядов, от которых нет покоя, окончательно разбивает нервы. Наш полковник Желенин даже плакать начал, как мальчик, нервы не выдержали. Россолюк тоже ревет, как вол».
И не следует думать, что это были слабые духом люди, просто в какой-то момент психика человека не выдерживала, у него мутнел рассудок, и он сходил с ума. «Подпоручик Антонюк*** очень храбро сражался <…> и, не перенесши <…> жестокую артиллерийскую бомбардировку, он столько был душевно потрясен, что потерял самообладание и его пришлось отправить в госпиталь для излечения душевной болезни. При этом нужно прибавить, что подпоручик Антонюк отличался цветущим здоровьем и очень крепкими нервами, что он доказал, участвуя в боях, проявляя полную хладнокровность».
Сохраняя самообладание
Но и в этом кромешном аду войны люди все же сохраняли ясность ума и самообладание. Выходили из окопов и шли в атаку под пули, попирая смерть, преодолевая животный страх самосохранения. Вот как эти неумолимо утекающие мгновенья перед атакой, для многих последней в жизни, описывает русский офицер: «Наконец по цепи стали передавать: “Приготовиться к атаке”. Словно электрический ток прошел через нас; кто стал поправлять амуницию, кто, сняв папаху, набожно крестился, невольно чувствовалось приближение великой минуты; но вот по цепи летит уже новое приказание “вперед”; перекрестившись, выскакивают из окопов со словами: “Братцы! В атаку, вперед”. Словно муравьи, люди стали выпрыгивать из окопов, держа равнение направо, двинулись в штыки, глядя лицом в глаза смерти». Но часто бывало так, что солдатам приходилось атаковать там, где и пройти простому человеку, казалось, было невозможно. О таких атаках тоже повествуют фронтовые письма: «Бой происходил при ужасных условиях. Мы наступали. Был сильный туман, впереди ничего не было видно. Наступление пришлось вести по сплошному болоту, а местами сплошь в воде по колено. Двойной лед проваливался, что еще больше затрудняло наше движение. Наконец мы подошли к противнику шагов на 600–700. Он до сего времени не сделал ни одного выстрела. Мы его не видали вследствие тумана. Когда же мы подошли на такую дистанцию, то неприятель открыл по нас ужасный ружейный, пулеметный и артиллерийский огонь. Нам положительно некуда было скрыться. Так как в болоте трудно было выкопать окопы, то мы попрятались за кочками, за кустами».