Собственно, хватило бы и этого, чтобы усомниться в безусловной благостности языковой унификации, но ведь и почтенная аналогия с серебряной латынью Средневековья, вместо которой ныне выступает английский, не совсем точна. Латынь — мертвый язык, которым она была еще при зарождении европейской науки и не стала живее в вестфальскую эпоху. Но это значит, что ни один субъект политики не приобретал того важного преимущества, которое заключалось в том, что его природный язык был в то же время и общеобязательным, универсальным. Тем более мощный политический субъект, власть которого и без дополнительного языкового преимущества, позволяющего производить смысловой диктат, близка к безраздельной, а с этим преимуществом она еще более умножается.
Довольно много сказано о долларе и значении всемирного сеньоража, что же говорить о такой картине, когда сеньораж денежный укрепляется сеньоражем языковым и смысловым. Тут поэтическое «И мы сохраним тебя, русская (французская, немецкая, итальянская etc.) речь, великое русское (французское etc.) слово» приобретает сугубо практический смысл.