В итоге, дойдя почти в самом финале романа до очередной женщины и узнав, что отец героя «назвал ее однажды мартовской бабой: Катя таяла, стоило какому-нибудь мужчине проявить к ней интерес», — испытываешь даже какое-то удовлетворение тем, что довелось тебе провести два дня в мире, состоящем из одних констант, где все роли распределены раз и навсегда: бабы тут дают мужикам и рожают, а мужики пьют, страдают и бьют друг друга. Диспозиция эта до того знакомая, что проговаривать вслух заново весь стандартный набор — «Россия, литература, Бог, душа» — представляется плеоназмом: человек, взявшийся читать нашу текущую литературу сколько-нибудь подряд, рискует получить серьезную прививку против нескольких совершенно определенных вещей, и вовсе не потому, что Бог и духовность это плохо, а лишь оттого, что из них отчего-то у нас непременно проистекает фатальная необходимость всякой бабе раздвигать ноги, а после рожать.
Рано или поздно становится понятно, что Буйда высказывает вещи настолько личные, что у него не хватает энергии и сил, чтобы привести их к литературной норме: интонация книги уверенно эволюционирует по длинной пологой кривой от художественного текста до газетного, что, по моим представлениям, является буквальной графической иллюстрацией к фразе «нахлынули воспоминания». В конечном итоге, когда Буйда окончательно теряет набранный в начале повествования стиль, книга превращается в повесть о частной жизни частного человека, несколько только изувеченную неизбежным нарциссизмом профессионального литератора. В частных записках, на самом деле, нет ничего плохого, они интересны и поучительны — но они не называются романом; жанр этот всю жизнь назывался мемуарами, то есть последовательным изложением фактов жизни, в котором личный опыт человека не претендует на то, чтобы быть обобщением или отражением опыта коллективного. Разная степень ответственности, вот и все.
: Сергей ЖеглоБелла Ахмадулина
Сергей Жегло
Белла Ахмадулина очень любила Тарусу, теперь памятник ей стоит там, на высоком берегу Оки
Борис Мессерер, виднейший художник-сценограф, живописец, а теперь и скульптор, сделал все для того, чтобы в минувшую субботу в Тарусе был открыт памятник Белле Ахмадулиной.
Памятник водружен в сквере на высоком берегу, над величавой излучиной Оки — прекрасная осенняя Россия простирается окрест, дует ветер, облака отражаются в реке, с одной стороны возвышается кафе «Ока», с другой — памятник Марине Цветаевой, установленный тем же Борисом Асафовичем лет семь назад. В тот раз он выступил в роли архитектора, теперь же вынужден был еще и освоить профессию скульптора — сколько он ни думал, кому заказать скульптуру, понятно было, что никто не вложит в этот памятник столько любви, сколько было у него к жене, умершей в 2010 году. Любви и правильного понимания ее взволнованного таланта.
«Алчно сочувствую прибыли света», — писала она про Тарусу, куда муж привозил ее в Дом творчества писателей и где она могла отрешиться от суеты советской столицы и вдохновиться пейзажами с особой неповторимой освещенностью, отражениями небес и зыбкой рябью вод.
«Лицо — это свет», — писала она, и Борис Мессерер, проникнувшись светом этих слов, воплотил их в своей скульптуре, где все линии очень просты и главным оказывается лицо со взглядом, устремленным вдаль, и лицо — это, конечно, способ души выражать благородство, по словам поэтессы.