Фото: ИРИНА ОСИПОВА
На выставке содружеству художника Эрика Булатова и куратора Сергея Попова отлично удалось показать, как формируется видение и рождаются холсты. Окончив среднюю художественную школу, в 1952 году Булатов поступил в Московский художественный институт имени Сурикова. Но главными его наставниками были художники, в Суриковке не преподававшие: сначала авангардист и бубновалетовец Роберт Фальк, чуть позже — великолепный график Владимир Фаворский. Опыт общения с обоими хорошо читается в экспозиции. У Фалька Булатов не только перенимает сложную систему структурирования пространства, но и прямо цитирует его в картине 1967 года «Ночной город». От Фаворского — тонкая графичность, проявленная, например, в карандашном рисунке «Горький миндаль». Об этом, может, и не стоило бы говорить, в зрелых работах влияние обоих булатовских наставников не очевидно, но школа, основанная на точном рисунке и пространственно-цветовых построениях, — тот профессиональный фундамент, на котором можно построить все что угодно.
«Картина и зрители» (2011–2013) — главная работа Булатова последних лет. Начав изучать публику перед хрестоматийным шедевром Иванова в Третьяковке, он стирает границы между картиной и зрителем и завлекает сегодняшнего посетителя выставки в картинное пространство
Фото: ИРИНА ОСИПОВА
Творческий путь Булатова, показанный на выставке, интересен не тем, как выкристаллизовывается его концептуальное видение, но тем, как последовательно ставятся и решаются чисто живописные задачи: пространство, свет, горизонталь, диагональ, движение, фигуративность и абстракция. Самые известные работы, знаковые для советского периода творчества Булатова и более того — для всего русского искусства ХХ века, особенно второй его половины, были созданы в 1970–1980-е. Именно их и относят обычно к соц-арту по чисто формальным признакам. Их суть, однако, не в значении слов — все, что художник хочет сказать, он передает исключительно художественными средствами. Слово на картине Булатова — часть визуального образа; по его словам, «именно его движение в пространстве, его связь с пространством картины и с другими ее элементами могут стать содержанием работы». Смысл изображенных слов, объясняет художник, конечно, тоже важен, но он на втором плане по сравнению с самой живописью (и в этом отличие булатовских работ от произведений Кабакова и Пивоварова, где в текстах вся соль).
И в интервью, и в собственных текстах Эрик Булатов не раз лучше, чем кто бы то ни было еще, объяснял свои принципы на примере хрестоматийной работы «Слава КПСС» (эта картина, кстати, тот редкий в истории искусства случай, когда и важность для художника, и денежная оценка рынка полностью совпадают: обе ставят ее на первое место). Большие красные буквы написаны на фоне голубого неба. В этом нет ни пропаганды соцреализма, ни иронии соц-арта. Буквы эти не связаны с облаками — между ними дистанция. Небо и облака со всеми причитающимися аллегориями — полетом, свободой, парением — оказываются закрыты буквами, которые словно не пускают туда зрителя, и не только формой, но и цветом, который бьет в глаза и мешает видеть то, что за ними. Символическое значение работы объяснения не требует. Но что действительно важно — социально-политические задачи решены при помощи живописных средств. Уберите политический подтекст — здесь все равно останется живопись. Чтобы это увидеть, о картинах Булатова нужно судить вживую, не по репродукциям — они не так просты, как может показаться. Впрочем, в то время, когда они создавались, не все, даже художники, понимали суть его метода. По признанию Булатова, его коллеги по андеграунду всерьез обвиняли его в том, что эти работы безнравственны. Но он не боролся, не участвовал в квартирных, бульдозерных и прочих выставках и продолжал делать свое дело, считая, что его картины говорят лучше, чем любые акции. Тот же принцип букв как части визуального и пространственного построения проявится во многих других картинах, в том числе в «Живу — вижу», которая дала название нынешней выставке.
Эрик Булатов очень долго работает над каждой картиной, добиваясь максимально точного воплощения образа, родившегося в его голове. Наглядное свидетельство процесса — многочисленные графические серии, относящиеся как к выполненным работам, так и к неосуществленным. «Художник не может отвечать за результат своей работы — он его не знает. Он отвечает только за намерение и точность его выражения», — говорит Булатов.