— Ленина и Фуко объединяет важная черта. Почти как и все французские социологи, философы, историки, которыми мы восхищаемся, они не были университетскими преподавателями. Эти авторы были или «вольными стрелками», или сотрудничали в необычных институтах, которые благоприятствовали публичности науки. Например, Пьер Бурдье с ранних социологических лет работал в Высшей школе социальных наук, которая была создана как антитеза бюрократизированному и иерархическому университету. Сотрудниками той же институции были Клод Леви-Стросс, Ролан Барт и ряд не менее известных исследователей.
«Социология, подобно истории, дает сначала “прагматическое” истолкование, основываясь на рационально понятных связях действий» Макс Вебер
Почему вместе со всем миром мы знаем сегодня эти имена? Потому что их обладателям выпал шанс институционализировать свои научные интересы и сделать это коллективно. В начале 1960-х годов во Франции было несколько таких проектов, которые предоставили «слишком умным» институциональные ресурсы и, таким образом, создали кумулятивный эффект. Без этого им приходилось бы поодиночке приспосабливаться к куда менее благоприятному университетскому режиму, чем-то похожему на наш. Что не менее важно, свои исследования они могли вести, будучи освобождены от непрерывной охоты за грантами и битв с бюрократией, с пожизненной гарантией на свободный научный поиск. В результате весь мир узнал, что самый острый и смелый интеллектуальный поиск ведется в Париже.
— Российское общество начала двадцатого века, в первую очередь образованное, но и рабочее тоже, ждало и требовало от представителей общественных наук, чтобы они объяснили ситуацию в стране и ее перспективы. В 1990-е годы тоже был определенный общественный запрос на публицистов, которые имели и какую-то гуманитарную основу. Ими зачитывались. А сейчас, на ваш взгляд, есть этот запрос, или общество успокоилось и за исключением маргинальной группы все еще обеспокоенных подобными вопросами людей в этом не нуждается?
— Когда с группой молодых коллег я создал НИИ митингов и исследовал протесты 2011–2012 годов, оказалось, что на улицы выходит очень много людей с высшим образованием. Если средняя доля по Москве и России колеблется от 20 до 40 процентов, то на митингах было до 80 процентов людей с дипломом или даже с двумя. Из интервью следовало, что многие из них ценят свое образование и следят не только за событийными СМИ, но и за аналитикой. Поэтому первый ответ: да, у образованных и активных людей, несомненно, существует запрос на знание об обществе. Но если углубиться в структуру этого запроса, картина несколько блекнет. В ней недостает твердого интереса к тем вопросам, которые требуют не личного морального, а солидарного политического ответа. Что я имею в виду? Например, мы спрашивали, как участники митингов воспринимают реформы образования, платную медицину, систему налогообложения. Оказалось, что до момента интервью они часто не задумывались об этих вопросах, фундаментальных для любого общества. Таким образом, мы оказываемся перед лицом парадокса: образованные люди, следящие за политической повесткой дня и нередко имеющие гуманитарную компетентность, не обсуждают вопросов, критически важных для их совместной общественной жизни. Социология принципиально способна ответить на вопросы, как механика неравенства или политика в области образования, семьи и так далее сказывается на положении тех или иных социальных групп. Но если эти ответы не звучат, виновны не одни социологи. Широкая образованная публика тоже не считает важным иметь мнение по этим вопросам. То есть пока она не стала субъектом, который нуждается в таком знании для руководства собственной жизнью в обществе.
— Митинги 2011-го и 2012 годов породили большую общественную дискуссию о судьбе среднего класса в современной России. В своей книге «Грамматика порядка» вы рассматриваете формирование этого понятия и его влияние. Для меня всегда существовал вопрос, что первично — сам класс или его определение социальными науками, получив которое граждане начинают себя с этим понятием соотносить. Например, пролетариат, по-марксистски определенный, существовал до Маркса, или же он возник как сам себя сознающий в этом смысле класс, только когда Маркс сказал, что пролетариат — это есть то-то и то-то?
— Понятие играет исключительную роль в реальности класса, когда становится регулятором стилей жизни. То есть когда люди поверяют понятием собственные действия: как все рабочие, я не трачу слов попусту; я должен придерживаться стандартов среднего класса, а не оборванцев, и так далее. После знаменитого труда Эдварда Томпсона о том, как был «сделан» рабочий класс в Англии, появился ряд исследований о других социальных группах. А также о роли марксизма в создании пролетариата. Не все они уделяют внимание понятиям как регуляторам классообразования. Хотя именно через понятия производится пересборка социальных свойств и осознание себя обладателями этих свойств одним классом или группой. В случае пролетариата девятнадцатого века это происходит в рабочих кружках, ассоциациях и партиях. В случае среднего класса сегодня это чаще результат чтения пособий и деловой прессы.