Естественно, этот страх — очень сильный тормоз для развития, для того, чтобы вызовы окружающего мира, в том числе смысловые, удовлетворить хотя бы в достаточной мере.
— Можно ли сказать, что взаимоотношения с политической властью тоже отчасти строятся исходя из глубинного страха, вынесенного из семи десятилетий гонений?
— Да, определенное опасение по отношению к любой власти сохраняется, потому что все те шрамы, которые нанесло государство на церковное тело, в большинстве своем далеко еще не уврачеваны. И что самое главное, по сей день мы не видим, чтобы государство где-то официально признало несправедливость гонений на Церковь и что идеологическая машина коммунистического государства сильно, на глубинном уровне разрушила сознание русского человека как такового. Мы нигде не видим осуждения атеистической идеологии, и все это, естественно, вселяет серьезные опасения, что добрые знаки благоволения власти к Церкви не вполне искренние, что они продиктованы нынешней конъюнктурой, нынешним политическим раскладом сил или еще чем-то.
— И это влечет за собой искушение воспользоваться краткой передышкой и принять из рук власти то, что она дает?
— Совершенно верно.
— Зато когда власть Церковь давила, верующих гораздо меньше беспокоила внешняя атрибутика. А теперь все внешнее, что в принципе особого отношения к смыслу не имеет, выступает на первый план. И возникает ощущение банализации. Евангелие выхолащивается до списка каких- то прописных истин, а дискуссия вырождается в выяснение, кто свой, а кто чужой. Что может опять возбудить в верующих людях тот порыв, который в состоянии увлечь за собой и остальных?
— Я бы назвал три вещи, на мой взгляд нужные сегодня в церковной жизни. Первая — это искренность, способность уйти из-под правильной, красивой, универсальной формы в реальные проблемы и признать, что на человеческом уровне — не на Божественном, а именно на человеческом — Церкви есть к чему стремиться. Просто признать то, что не сто процентов нашего духовенства можно тотчас перевести в категорию святых, что далеко не каждый православный христианин является свидетелем Христа и так далее. Что наша «данность» не вполне соответствует нашей «заданности», и это, конечно, плохо, но удивительного здесь ничего нет. Потому что так было всегда, это извечная борьба «слишком человеческого» с Божественным. Там, где побеждало Божественное, святость раскрывалась во всей полноте; в противных случаях оставалась форма с минимализированной святостью. И эта искренность, внутренняя честность неизбежно приведет к тому, что мы увидим: существует определенный диссонанс между устойчивой, стабильной формой сегодняшней церковной жизни и той задачей, которую ставит перед этой жизнью Евангелие.
Второе: на мой взгляд, огромной проблемой Церкви является то, что мы по сей день не смогли найти достаточно ясный и удобно считываемый современником язык, который позволил бы сделать истины православия очевидными. Пока они представляются либо каким-то музейным раритетом, совершено не способным кого-то вдохновить на подвиг, привести к какой-то активной деятельности, либо сверхвысшей математикой, в которую простому человеку без специфического образования лучше не соваться.