— Заппинг, от английского zap — « перелистывать».
— Да. Он даже не смотрит. Хотя в принципе, если взять нашу программу и выстроить то, что ты хочешь посмотреть, — прекрасное телевидение. Я считаю его вообще лучшим в мире. Пока еще. Но нужно выбирать программы. Я не очень смотрю телевизор, выборочно. Слова, которые я употребляю при оценке, попадают очень часто под запрет, установленный Госдумой.
Что не нравится… Во-первых, меня огорчает то, что телевидение стало покупным. Когда я начинал работу, страшно сказать, сколько лет тому назад — лет пятьдесят пять—пятьдесят шесть, это было телевидение, которое изобретало. Каждый год молодежная редакция Центрального телевидения делала две-три-четыре новые передачи.
Было движение, было желание. Сейчас значительно проще купить готовый формат. Но готовый формат всегда несет в себе угрозу унификации. Сегодня все дома стали похожи друг на друга. И люди стали похожи. И программы. И это жалко — должно быть разнообразие. А мы старались придумать так, чтобы люди были разнообразнее.
Я могу понять коллег, которые руководят другими каналами. Да, делать свои передачи невыгодно. Риск. Ты вкладываешь деньги. Получится — не получится, черт его знает. Тем не менее сегодня у нас на ОТР примерно 65 процентов собственного контента и 35 процентов — покупного.
— Вы говорите об отсутствии конструкторской изюминки при копировании форматов. Однако сегодняшние программы и по содержанию пустоваты. Из трех классических постулатов функционирования телевидения — просвещать, информировать, развлекать — осталось, по сути, лишь последнее. Просвещенческая функция осталась в прошлом? Ведь денег на этом не сделаешь.
— Вы затронули очень больную тему.
В программах советского телевидения была заложена идеология. С ней можно соглашаться, можно не соглашаться. Но она была. Сегодня идеологии вроде нет. Да и родиться она не может, потому что для этого нужна какая-то идея. Мне нравится, когда все говорят: срочно создать национальную идею. Можно подумать, что какой-то человек подумал и высосал из пальца национальную идею. Она рождаться должна, а исходя из чего — никто не думает.
Просвещение — это и есть национальная идея. Это как ребенок. Сейчас все плачут: дети не читают. Я вот внука не могу заставить читать. Говорит, дед, я это в кино видел, это по телевизору видел. В крайнем случае посмотрю в интернете. Можно научить ребенка читать без насилия? Нельзя. Как нельзя научить чистить зубы, не заставляя. Первое время заставлять, а потом это входит в привычку. Какое-то насилие должно быть, чтобы заставить ребенка учиться. Точно так же должно быть в какой-то степени насилие, чтобы люди смотрели просвещенческие научно-популярные передачи.
— Да, но сегодняшние дети — это представители совсем иной эпохи, технологичной, технократичной, более быстрой и отчасти примитивной. Как можно заставить их просвещаться?
— Это действительно проблема. Произошла странная вещь. Я читал приблизительно те же книги, которые читала моя мама. И моя дочь читала примерно те же книги, что и я. А вот следующее поколение не читает те же книги, которые читаем мы. Распалась связь времен. Я как-то сказал, что поздравлял Сталина с семидесятилетием и даже жал ему руку, так на меня посмотрели такими глазами, что пришлось сразу сказать: Ивана Грозного я не видел и не был с ним знаком. Я понимаю, что это нереально для них. А прошло очень мало лет. Но произошли события, исторический слом, тектонический сдвиг. Одна платформа сдвинула другую, и землетрясение прошло сквозь судьбы людей. И распалась связь времен, ударив по просвещению.