«Трудно быть богом» стал одним из самых ожидаемых российских фильмов. Но вот вопрос: чего именно от него ждали? Поклонники повести Стругацких, очевидно, надеялись на тонкую и умную экранизацию, которая посрамит относительно недавний «Обитаемый остров». Но экранизацией фильм назвать сложно. Сценарий Германа и Кармалиты, по которому снимался фильм, — третий по счету, и от оригинала Стругацких в нем мало что осталось. Изменилась концовка, исчезли почти все основные линии и ключевые сцены, лишь иногда за кадром или из уст кого-то из героев звучат фразы вроде «после серых всегда приходят черные» или «богом быть трудно». Нет здесь ни философской беседы с Будахом, ни ярого противоборства с доном Рэбой, разве что историю любви Руматы и Киры сценаристы хоть немного пощадили, существенно ее, впрочем, перекроив и от самой любви ничего не оставив. От текстового оригинала в фильме сохранилось немногое — название (одно из промежуточных — «Хроника арканарской резни» было куда точнее), главный герой (надо отдать должное Леониду Ярмольнику — его игра безупречно органична) и место и время действия.
Кадр из фильма «Трудно быть богом»
Средневековый Арканар занимает все временное и смысловое пространство картины. В фильме почти нет действия, есть трехчасовое пребывание в среде, которая, как и в прошлых фильмах Германа, продумана до мелочей. В кадре нет ни одного случайного предмета, никакой неточности, оттого впечатление оказывается особенно сильным. Средневековье Германа оборачивается настоящим адом, и чем дальше по хронометражу, тем более чудовищной и мерзкой становится картинка на экране. Здесь нет хороших и плохих, добра и зла, а в благородном доне не видно благородства. Приемы Германа доведены до совершенства. Длинные кадры не дают проскочить мимо ужасов Арканара. А подмигивания арканарцев прямо в камеру как будто втягивают зрителя в круг обитателей.
Если отрешиться от грязи, отхожих мест, вспоротых животов, детей, играющих с выпавшими кишками, и прочего (правда, отрешиться от этого в полной мере невозможно), можно заметить, что видеоряд наполнен множеством живописных и литературных цитат, метафор и аллюзий. Румата въезжает под арку городских ворот на осле в окружении толпы, переиначивая канонический евангельский сюжет, и по-гамлетовски разговаривает с черепом. Зимний пейзаж первых кадров напоминает голландца Аверкампа, а к середине дело доходит до «Дерева повешенных» француза Жака Калло.
Однако, признавая мастерство, с которым сделан фильм, невозможно отделаться от одного вопроса после просмотра — зачем? Сложно найти причины, по которым зритель должен выдержать эту трехчасовую экскурсию в преисподнюю (на премьере в Риме многие и не выдерживали — к концу показа зал опустел примерно наполовину). Кажется, начав рисовать свой ад, режиссер так увлекся процессом творения, что создавал уже ад ради ада. Что тоже, конечно, не ново. В то самое Средневековье, которое изображает Герман, удачно нарисованный ад противопоставлялся раю, намекая грешнику на необходимость выбора линии поведения еще в земной жизни. Самым впечатляющим ад получался у Босха, и подход Германа ему, наверное, был бы близок. За пару веков до Германа свой ад гравировал испанец Гойя, в серии «Бедствия войны» изображая освободительную борьбу испанцев с оккупантами-французами. На многих листах натурализм и жестокость выходят за рамки человеческого восприятия, но в истории они остались лучшей иллюстрацией «малой войны» — без генералов, глобальной стратегии и побед, но с ужасом, в который ввергает война простого человека, независимо от того, к какой армии он принадлежит. Найти оправдание аду Германа — задача не из легких. Философам будет чем заняться. Простым зрителям стоит хорошо подумать, прежде чем отправляться в это путешествие.