— Нет, я на Бейкер-стрит.
— На Бейкер-стрит? Что ты там делаешь?
— Да вот забежал в ресторанчик. Немного выпил. Если честно, был повод. Ну и денек, скажу я тебе! Меня сегодня вызывали к руководству и просто ошарашили. У меня новости. Дома расскажу.
— Хорошие или плохие?
— Скорее — хорошие.
— Ты во время обеда не заскочил в аптеку?
— Черт. Забыл.
— Ох, Томас.
— Да-да, прости, я совсем забыл.
— У нас закончилась укропная вода. Ребенок все время хнычет.
— Может, спустишься в аптеку Джексона?
— Они закрываются в пять.
— Но разве у них нет доставки на дом?
— Может быть, но уже неудобно звонить. Ладно, дотерпим до завтра.
— Прости дуралея.
— Дуралей, вот уж точно. И ты опоздал к ужину.
— Что там вкусненького ты приготовила?
— Пастушью запеканку. Ждет тебя уже два часа. Ладно, оставлю кусочек, так и быть.
Закончив разговор, Томас вышел из телефонной будки под дождь. Но он почему-то не спешил спускаться в метро. Просто прислонился к стене, закурил, задумчиво оглядывая спешащих мимо прохожих. Томас думал о своем разговоре с женой. Они, как и прежде, нежны друг с другом, но на душе все равно неспокойно. За последние месяцы произошли некоторые перемены в их отношениях. Конечно, это можно объяснить рождением ребенка, их маленькой Джил. Это событие, с одной стороны, сблизило их, конечно, сблизило, и все же… Сильвия полностью погрузилась в материнство — каждый день то одно, то другое. Она словно вытесняла его из своей жизни. Ничего тут не поделаешь… Еще несколько часов назад, глядя из окна кабинета мистера Кука на Риджент-парк, он представлял себе идиллическую картинку, как гуляет со своей семьей… Только какой ты мужчина, если мечтаешь лишь об этом? А как же честолюбие? Как-то утром на работе его коллеги Карлтон-Браун и Виндраш подслушали, как он успокаивал Сильвию, взвинченную тем, что ребенок все время срыгивает после еды. После этого они подначивали Томаса целую неделю. И поделом. Это недостойно мужчины, это просто смешно! В его возрасте нужно думать о более обстоятельных вещах. Например, о своем положении в обществе.
Нет, он будет полный дурак, если откажется от командировки в Брюссель! Когда через пятьдесят минут Томас стоял возле дверей своего дома, окончательное решение было принято. Но он не будет сразу выкладывать все карты. Сначала нужно определиться — поедет ли он один или возьмет с собой Сильвию и ребенка.
Дома за ужином он рассказал «хорошую новость»: ему якобы повысили пенсионные отчисления…
Что было, то прошло
Когда в 1914 году мать вывезла ее из Бельгии и они поселились в Лондоне, имя ее писалось уж слишком заковыристо: Marte Hendrickx. Поэтому ее мать упростила на английский лад. А после замужества в 1924 году стала уже Мартой Фолей. Странное имя все равно осталось, и все замужество — более тридцати лет — она жила с ним, но фамилия все-таки была нормальная! А теперь человек, чью фамилию она носила, умер, и одиночество обострилось с новой силой.
Как раз в эту минуту Марта Фолей (я это или не я, думалось ей) сидела под навесом автобусной остановки. Так, тридцать две минуты двенадцатого. Автобус прибудет через одиннадцать минут. У Марты такой характер — уж лучше подождать, но прийти пораньше.
Ей пятьдесят три. В сентябре исполнится пятьдесят четыре. При желании и приложив небольшие усилия, Марта могла бы казаться вполне себе красивой женщиной, но вместо этого она одевалась строго, «по возрасту», не закрашивала седину и делала себе матронистую строгую прическу (прямо как королева-мать). Марта полностью отказалась от косметики, хотя иногда пудрилась и, что было совершенно бездумно с ее стороны, красила губы ярко-красной помадой. Во всем же остальном она была чистая матрона. «В конце концов, я уже бабушка, — рассуждала Марта. — Следует соответствовать».
Она сидела на скамейке, озирая безмятежный пейзаж вокруг: волнистую ленту дороги и старый парк, здесь, на окраине городка Лезерхед. В небольшом отдалении вздымались зеленые бархатные холмы графства Суррей. Как и любое воскресное утро в английской провинции, это утро было таким тихим, что закладывало уши.
Автобус придет минут через шесть. Марта вытянула ноги перед собой и блаженно вздохнула. Она так любила эту английскую тишь, и все не могла ею надышаться…
Пять минут первого. Томас подошел к домашнему бару, налил себе виски, добавив немного содовой из сифона. Для Сильвии и своей матери он наполнил два бокала коричневого шерри.
— Прошу вас, мама, это вам, — сказал он, поставив бокал перед Мартой.