– Глебушка, милый мой, ты для меня воплощенный соблазн, понимаешь, – говорила Анна. – Мне уже скоро сорок. Если подумать, что было у меня в жизни? Одна любовь… Не считая полудетских увлечений… Один брак. По-своему счастливый, но ставший рутиной. Удобной, уютной … но рутиной. Один сын. И больше уже ничего не будет. Понимаешь? И вдруг – ты. Такой молодой, обольстительный. С целованием ручек. С ненасытным желанием. Ты даже не замечаешь, что каждым своим взглядом, каждым прикосновением показываешь, как хочешь меня. Меня – затраханную жизнью сорокалетнюю тетку. Я не верю, понимаешь? Неужели у тебя нет девушки?
– Ты и есть моя девушка! Ты, Аня, говоришь так, будто жизнь твоя кончена. И уже нет смысла что-то менять. Но это же не так! Помнишь, что в сорок лет жизнь только начинается? Уходи от мужа! Поженимся… Антошку твоего я буду любить как отец. Еще ребеночка родим. Или даже двоих. Хочешь?
– Глебушка, ты сам не понимаешь, что говоришь. Поженимся… А через год ты опомнишься: старая жена, чужой ребенок. Зачем тебе это? У тебя еще все впереди – и любовь, и семья…
– У нас с тобой все впереди. Если ты этого захочешь. Почему ты мне не доверяешь?
– Милый мой, я даже себе доверять не могу. Не то что другому!
Иногда они встречались в городе. Проводили вместе час или даже полчаса. Гуляли, держась за руки, сидели в кафе… Был в этих публичных свиданиях риск. Но именно он придавал роману пикантный привкус опасности. Гордин почти желал, чтобы их увидел кто-нибудь из знакомых Анны. Только так, через разоблачение, можно было порвать окончательно запутавшийся клубок отношений. Глебу претило делить Анну с другим мужчиной, у которого на нее больше прав. Но силой заставить ее уйти из семьи Гордин не мог.
Анна тоже страдала. Страдание сводило ее тонкие брови, сминало губы в горестную складку… Но Анна молча несла бремя вины за ежедневную ложь, за минуты, украденные для себя у самых близких, нуждающихся в ней людей.
Иногда звонил ее мобильный. И Анна, порозовев от стыда и повернувшись спиной к Глебу, фальшивым голосом рассказывала что-то про заболевшего коллегу или срочного пациента. Каждый раз она добавляла ко вранью сочные детали: имена, фамилии, обстоятельства места и времени. Все это должно было придать лжи больше убедительности. И все равно Глеб не мог понять, как муж верит ей. Анна невольно выдавала себя счастливым звоном серебряного голоса.
Роман, со временем набравший и сладость, и горечь, длился чуть больше трех месяцев. Потом уже Глеб узнал, что по статистике (есть и такая!) адюльтер столько и продолжается. В среднем. За это время угрызения совести и трудности сокрытия связи перевешивают соблазн. Они с Анной не стали исключением. И однажды Гордин услышал то, чего боялся:
– Все, я больше так не могу. Я сойду с ума, понимаешь? Глебушка, милый мой, не терзай меня, отпусти. Прошу тебя, умоляю.
Что ж, рано или поздно так должно было случиться. И все-таки Глеб надеялся, что Анна останется с ним. Поселится в его квартире, приведет Антошку… Но чуда не случилось. Гордин снова (в который раз!) принялся уговаривал Анну: настаивал, убеждал, обещал… Но та словно не слышала.
– Давай сейчас не будем говорить об этом. У меня ужасно болит голова. Давай встретимся завтра и все обсудим. Завтра у меня свободный день. Целый день. Понимаешь? Ты сможешь отпроситься с работы?
Раньше Анна никогда не посвящала Глебу целый день. Очевидно, это был прощальный подарок. Завтра они расстанутся.
Анна приехала к Глебу с самого утра, и они долго ненасытно любили друг друга. Гордин потом месяц не менял постельное белье, чтобы сберечь запах. Потом любовники отправились в Нескучный сад – традиционное место их прогулок. Там Анна и произнесла свой приговор. Глеб предпринял последнюю попытку переубедить ее, но тщетно. Все было кончено.
Стояла осень, начало октября – прекрасный и печальный финал годового цикла. По странному совпадению уже на следующий день зарядили дожди, оплакивавшие несостоявшееся счастье. Но последний день перед разрывом был прекрасен. Кроны лип лоснились тусклым золотом, и даже воздух пропитался густым лимонадным цветом. Порывами налетал ветер, похожий на неровное дыхание неутоленной страсти, срывал с веток листья и подолгу кружил их в воздухе. Золотой дождь – эффектная концовка отыгранной пьесы.
Любовники молча бродили по аллеям, держась за руки. Говорить было уже не о чем – им предстояло снова стать чужими. Иногда Анна принималась плакать, и Глеб утешал ее, гладя по голове, Как ребенка.
Так, измученные, опустошенные, они по набережной добрели до парка Музеон, где их, слившихся в прощальном объятии, подстрелила камера этой гребанной папарацци – Александры Корбус.