– Это почему же?
– Многое из того, что мы снимали, было в первый раз. Помнишь, как ты придумал снять голую девчонку, проступающую через мокрый капрон? Тогда это было новым словом в искусстве. До сих пор помню, с каким восторгом мы смотрели на эту работу. Вы, Саша, ее видели?
– Конечно видела. Очень круто!
– Вы не представляете, как это было «круто» в семидесятые. Только выставить было невозможно – слишком уж откровенно. Там, помните, кое-где капрон прилип, и проступало нагое тело. А тело в СССР было под запретом. Вы, Сашенька, например, знаете, что в Советском Союзе «не было секса»?
– Как это не было? – изумилась Саша.
– Да одна дурища номенклатурная ляпнула такое на телемосте с США, – зарокотал довольным смехом Корбус. – Так и сказала с коммунистической безаппеляционностью: «У нас, в Советском Союзе, секса нет». Представляешь, какой фурор она произвела? У америкашек просто челюсти отпали! Они решили, что в загадочном Совке изобрели способ размножаться почкованием.
– Нет, правда, так и сказала?
– Так и сказала, – подтвердил лучащийся улыбкой Попов. – А дедушка ваш в этой самой стране без секса обнаженку снимал. И весьма, скажу я вам, сексуальную. Разве такое можно было выставить? Или напечатать? Категорически нет. Можно было только знакомым показать. И то с опаской, чтобы не настучали… Но та девчонка в капроне… Она так сразу и впечаталась мне в память.
– Что, Мишка, завидовал? – подколол Попова Элем. – Это тебе не цветочки-василечки.
– Врать не буду, Элька, тогда я тебе позавидовал. Мощный образ! Та девчонка… Она словно объект творения, который прорывает холст и рождается в реальный мир. Черты сглажены капроном. Еще не проступили до конца, не обрели индивидуальность… Но она уже вырвалась из пут на свободу. Тогда, в семидесятые, для нас это было полным откровением… Прорывом к свободе во всех смыслах слова! Да. А теперь снять так может если не каждый, то каждый второй.
– Не снять, а повторить, – самолюбиво поправил Корбус.
– Прости, Эля, но большинство из них даже не знает, что повторяет. Твой прием растиражирован. Он уже давно стал штампом.
– И ты обвиняешь в этом меня?
– Чур меня! – Михаил Борисович вскинул руки в притворном ужасе. – Я вообще никого не обвиняю. Я просто рассуждаю. Для Сашиного поколения так же трудно выразить свою индивидуальность, как… как твоей девчонке вырваться из капронового плена. Подумай, ведь все уже снято-переснято, все открыто, все было. Сейчас Брессона сочли бы очень средним фотографом. Да и количество снимающих увеличилось на несколько порядков. Посмотри в любой социальной сети, сколько новых фотографий публикуется в минуту. Каждую минуту – тысячи, десятки тысяч! Сегодня, если хочешь стать известным, надо быть не столько художником, сколько коммерсантом. Думать, где размещаться, как продвигаться, на какие конкурсы подавать. В общем, в наше время было легче.
– Вот! – обрадовался Корбус. – Наконец-то я слышу разумную речь не мальчика, но мужа. Вместо искусства у них одна сплошная коммерция. «Пиар», как они его называют. Я правильно изъясняюсь, барышня? То, что ты снимаешь, неважно. Важно, сколько лайков тебе налайкали.
– Ну и что? – не сдавался Попов. – Художник всегда искал и ищет одобрения. У тебя в свое время были тиражи, публикации в прессе, выставки, а у них – лайки.
– Лайки! Слово какое-то собачье. Я тут зашел на сайт «Фотокто», посмотрел. Фотоникто! Приличные работы оцениваются хуже, чем посредственные, но во вкусе плебса. Знаешь, что там пользуется успехом? Цветочки и голые сиськи.
– А тебе, Элька, скажешь, сиськи не нравились? Только мне-то не ври! Сиськи – это вечная ценность. Вон, сходи на досуге в Пушкинский. Там в каждом зале сиськи. Египет, Греция, Рим – везде торчат сиськи. А насчет коммерции – мы ведь тоже заказуху делали. Ты что ли никогда портреты «тружеников села» не снимал? Снимал, я знаю. И я снимал, пока не ушел в природу. Та же самая коммерция.
Глядя на недовольное лицо Корбуса, Саша не выдержала и рассмеялась.
– Чистая победа, Михаил Борисович! Спасибо, что защитили. С таким адвокатом, как вы, не пропадешь!
– А вы, Сашенька, и без адвоката не пропадете. Вы хорошо снимаете, искренне. Это сразу чувствуется. Вам интересен мир, интересны люди. И картинки у вас получаются «вкусные», независимо от того, пользуетесь ли вы экспонометром или нет. Думаю, ваш дед так же считает… А ворчит он от дурного характера. И еще от старческой обиды на то, что время наше уходит. Мне ведь тоже обидно, Эля, дорогой ты мой человек. Но так уж устроена жизнь. Как там у классика: «Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть». Давай лучше еще по одной за здоровье твоих девочек. За Сашеньку и за Ланочку.