Странно, как она могла забыть? Ее первый любовник тоже укусил ее за губу! Как и этот ненормальный Гордин. Наверное, это что-то кармическое…
***
Хлопнула входная дверь, и на пороге появился сияющий улыбкой Макс. Саша в который раз невольно залюбовалась его «золотой» красотой. Только теперь красота перестала быть потаенной. Она сверкала как драгоценный металл высокой пробы…
– Привет, конфетка. Как дела?
Эти слова звучали каждый вечер. Макс всегда называл ее конфеткой. И когда Саша спрашивала, какая, Максим перебирал разные сорта, в зависимости от настроения: ириска, карамелька, апельсиновый ликер, сливочная помадка, шоколадный крем, трюфель… Никогда больше это не повторится! С ней не повторится! А Макс будет целовать чьи-то чужие губы и, облизываясь, произносить: «м-м-м, вишня в шоколаде!». Скрыв боль, Саша отозвалась привычным спокойным голосом:
– Привет. Нормально. Что так поздно?
Лицо Макса затуманилось, он опустил глаза, но ответил почти без запинки:
– Работы много. Я же тебе уже говорил. Приходится сидеть каждый день допоздна.
Макс явно нервничал. Теперь его мимика, позы, жесты – все кричало об обмане. Бегающий взгляд, жалкая морщинка между бровей и напряженность шеи, втянутой в плечи, словно в ожидании карающего удара…
– Макс, а где ты работаешь?
Он переступил с ноги на ногу и нервно кашлянул:
– Что за вопрос? Разве ты не знаешь?
– Нет, не знаю. Так где?
Макс еще больше занервничал перед неизбежностью откровенной лжи.
– Ну… Я же тебе уже сто раз говорил, конфетка.
– Что-то я не припомню, чтобы ты говорил мне о своем переходе в «Шармэн».
Макс был явно не готов к такому повороту событий.
– Как ты узнала? – всполошился он. – Кто тебе сказал?
Саша едва удержалась от банальнейшей фразы «тайное всегда становится явным».
– Узнала. Какая разница, как? Почему ты не рассказал мне?
– Тебе бы это не понравилось…
– Да, не понравилась бы. Но еще больше мне не понравилось, что ты врал мне. Целых три недели.
– Я не хотел, конфетка. Так получилось.
– На кой черт тебе это агентство?
– Я думал, ты поймешь… Я задолбался продавать электрооборудование. Ты же сама всегда говорила, что мне нужно заняться чем-то другим… чем-нибудь творческим. А тут предложение само подвернулось. И деньги нормальные.
– Чем-то творческим? И кем ты там работаешь?
– Как кем? Моделью, конечно. Кем же еще…
– Быть моделью – это не творчество, это эксгибиционизм. Перед камерой.
Макс обиделся: поджал губы. В глазах сверкнул сердитый огонек.
– Значит, я – эксгибиционист? А ты – творец? Ясно. А что ты творишь? По-твоему, это искусство – шляться по улицам и снимать то, что каждый может зафоткать телефоном. За это даже денег не платят!
– А по-твоему, критерий искусства – это деньги. Платят – значит, искусство. Не платят – нет смысла и заниматься. Между прочим, Ван Гог при жизни продал только одну из своих картин. А сегодня они стоят миллионы.
– Только ему это уже фиолетово! Кому сдались миллионы после смерти! И что плохого, в том, чтобы зарабатывать приличные деньги? И жить нормально.
– Вопрос, что ты готов делать за эти «приличные» деньги? Чем придется платить?
– По крайней мере, грабить и убивать меня никто не заставляет.
– Да, тебя всего лишь трахают!
– С чего ты взяла? – по лицу Макса пронеслась тень мимолетного смущения. Теперь, когда Сашка знала, что искать, она сразу же поняла: попала в самую точку.
– Что, разве Мадам тебя еще не трахнула, Малыш? Не попользовала твои «активы»?
Макс молчал, но молчание его было более чем красноречиво. Сашку замутило: она представила себе, как Макс ласкает перезревшие прелести Мадам Пащенко.
– Ублюдок! – взвизгнула она. – Мы с тобой спим в одной постели, а ты притаскиваешь туда эту… эту… похотливую суку. Гадость! Какая гадость! Я презираю тебя!
– Послушай, конфетка. Но это же ничего не значит! Ничего личного! Мне она даже не нравится. Она старуха. Это только бизнес, понимаешь? Если хочешь продвинуться, приходится идти на маленькие жертвы. Ведь я пошел на это для нас двоих. Клянусь тебе!