Он снял плащ, аккуратно сложил, сунул в багажник коляски. Отпер висячий замок на двери вагончика, достал веник, смахнул пыль с кирзачей.
- Тут одни мужики, так что не обессудь: за чистотой сами смотрим.
В вагончике царил прохладный полусумрак. За обтянутыми противомоскитной сеткой окошками виднелась все та же плоская - ни деревца, ни кустика - равнина. Иван повесил на крючок возле двери планшет и куртку. Огляделся.
- Вот так и живем, - Игорь задернул занавеску на окне. Да ты садись. Я утром ребят в Тулей отвез, к поезду. На праздник в Ургенч укатили. Завтра к вечеру вернутся.
"В Тулей, - мысленно отметил Иван, - к поезду. Завтра вернутся".
До войны, он это знал точно, ближайшей железнодорожной станцией был Чарджоу и до него от Ургенча надо было добираться либо пароходом, либо попутной машиной.
- Умоешься с дороги? - предложил Игорь. - Идем на кухню.
Кухонька была с гулькин нос, но опрятная и комфортабельная: газовая плита на две конфорки, кран, раковина. Над ней аптечка с зеркальной дверцей. На аптечке стакан с зубными щетками, мыльница. На стене возле плиты - шкафчик с посудой. Под окном навесной столик и три табуретки.
- Умывайся. - Игорь кивком указал на раковину. - Сейчас полотенце чистое принесу.
И как только Иван сполоснул лицо и руки, вручил ему полотенце и решительно выставил из кухни.
- Ступай в гостиную, а я тут завтрак соображу.
"Гостиная" тоже была невелика: стол, три откидных койки, платяной шкаф. На антресолях виднелись два скатанных матраца. Третий лежал на откинутой койке, застланный байковым одеялом.
- Отдыхай, - указал Игорь на полку и включил стоявший на столе радиоприемник. - Музыку послушай. Сегодня весь день концерты будут гонять.
"Spidola", - прочитал Иван поблескивающее никелем название радиоприемника. Города на шкале настройки тоже были обозначены латинскими буквами. "Трофейный", - решил Иван, садясь на полку, и вдруг весь напрягся:
"Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой!
- загремел в вагончике хор суровых мужских голосов.
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!"
Игорь убавил громкость, подмигнул и отправился готовить завтрак.
"Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война!"
Песня брала за душу, будила воспоминания, сближала дальние дали. Теперь он уже не чувствовал себя посторонним в этом поначалу чужом для него мире, нащупал связующее звено. И звеном этим была песня.
Иван шагнул к окну и сдвинул противомоскитную сетку. В лицо дохнуло прохладой. У самого горизонта группами и поодиночке шли пыльные смерчи, и было в их движении что-то пугающе нереальное, неподвластное привычным земным категориям и закономерностям. Сквозь заключительные аккорды песни прорезался голос диктора:
- Тридцать лет назад, 9 мая 1945 года залпы салюта над поверженным в прах рейхстагом возвестили миру о победе советского народа над гитлеровской Германией!
- Т-та-ак-к... - Иван почувствовал, что вот-вот упадет и медленно опустился на койку. Лоб опять покрылся холодным потом. Он достал платок, расправил и уткнулся в него лицом. Победа. Он так ждал этого дня... На фронте, в госпитале... Каждым вылетом, каждым сбитым фашистским самолетом старался приблизить победу... Тысячу раз представлял себе этот день, огни салюта, сияющие лица однополчан, ощущение безграничной радости... И вот - победа. А он узнает о ней тридцать лет спустя!.. И нет вокруг никого из друзей. И ощущения радости нет, а только горькое чувство вины... Вины? А в чем его вина?!.
- Аспирин-то я тебе забыл дать. Э, братишка, да тебе, я смотрю, совсем худо. - Игорь выключил приемник, протянул Ивану таблетку и стакан с водой. - Держи-ка...
Зарудный машинально взял аспирин.
- Глотай, - скомандовал Игорь. - И на боковую. Сосни чуток. Проснешься, позавтракаем.
Иван проглотил таблетку, отдал стакан, лег, закинув руки за голову. Закрыл глаза.
Что теперь? Вопрос родился в сознании сам собой. И, как ни странно, вдруг само собой пришло спокойствие. Схлынуло нервное напряжение, стало легко и покойно, как бывает, когда возвращаешься домой после утомительно долгой поездки.
Домой... Иван обвел взглядом немудрящее убранство вагончика и усмехнулся. Прав стервец Руперт - непостижимое существо человек. В экспрессе все было в тысячу раз комфортабельнее: живи не хочу! Но там он чувствовал себя чужим, а здесь... Здесь он дома.
И дело даже не в том, что, судя по всему, отсюда рукой подать до Турткуля: тридцать лет срок не малый, все там наверняка изменилось.
Он поднялся и включил радио. Передавали старинный марш "Прощание славянки". Из кухни потянуло горячими шкварками.
- Вань! - позвал Игорь. - Ты яичницу как любишь, - глазунью или взболтать?
- Все равно. - Он похлопал по карманам комбинезона. Папирос не было.
- Как? - не расслышал Игорь.
Иван вышел в тамбур, полез в карман куртки.
- Все равно, говорю.
Дверь в кухню была открыта. Игорь во всю колдовал над сковородкой. Увидел Ивана, кивнул.
- Кури здесь. Тут кроме меня все смолят.
Кончил разбивать яйца на сковородку, убавил огонь. Обернулся.
- А куртка у тебя - блеск. Кожаная, на меху. Летаешь или технарь?
- Летаю.
- Понятно. - Он выключил конфорку под сковородкой. На второй конфорке поблескивал металлический чайник.
- А, ч-черт! Забыл совсем. Будь другом, слетай к мотоциклу, сумку принеси. Помидоры там, огурцы, зелень всякая.
Стол удался на славу. Салат из свежих помидоров и огурцов. Редиска. Гора зелени. Яичница-глазунья и нарезанный тонкими ломтиками копченый окорок.
- Собственного копчения, - похвастал Игорь. Достал из сумки четвертинку с изумрудно-зеленой этикеткой. Жидкость в бутылке была под стать этикетке, - светло-зеленая.
- "Шайкурай", - прочел Иван. - Это что?
- А шут ее знает, - признался Игорь. - Настойка какая-то. Я в этих делах не мастак. За День Победы.
Он налил по полрюмки и поставил бутылку на стол. Осторожно, двумя пальцами взялся за рюмку.
- Батя у меня с войны не вернулся. - Помолчал, глядя куда-то в окно внезапно посерьезневшими глазами. Вздохнул. Давай за него.