Миклош отпадает сразу: встречи с ним - величина постоянная. Толстяк тоже: когда ни приди, в столовой сшивается. Визгливая истерика его соседки по столу? Тоже не симптом. Такие инциденты возникают в столовой почти ежедневно.
Иван поморщился и переменил положение. Вроде бы что-то забрезжило. Сегодня он впервые был у комманданте и потребовал объяснений. Потом был довольно резкий разговор с отцом Мефодием и были заданы те же вопросы. И после этого в столовой впервые появился Руперт. Впрочем, и итальянец тоже. Как Миклош выразился? В отместку за отца Мефодия? Да, именно так. И все-таки итальянец тут скорее всего ни при чем. Есть в нем что-то располагающее к доверию. Остается Руперт...
Иван окунулся с головой, отжал волосы, провел ладонями по лицу и удобно устроился на ступеньке по грудь в воде.
Итак, Руперт... Ну что ж, попробуем разобраться. Руперт умеет читать мысли. Остальной персонал "Надежды", надо полагать, тоже. И если до сих пор в отношении ко мне не было никаких перемен, значит, мой образ мыслей их устраивал. И вот сегодня во время разговора с комманданте я впервые высказался о побеге с экспресса. А потом еще и повторил это отцу Мефодию. Взял, как говорится, быка за рога. И сразу же на сцене объявился Руперт. Новый пастырь вместо оскандалившегося попа.
Иван зачерпнул пригоршню воды, сполоснул разгоряченное лицо.
Теперь появление Руперта уже на казалось таким странным: поп потерпел фиаско и его заменили Рупертом. А коли так, то грош цена всем рупертовским откровениям!
Иван поднялся по ступенькам и, оттолкнувшись ногами от бортика, шумно нырнул. По светящимся стенам заструились голубоватые ручейки.
За завтраком Иван тщетно вертел головой, вглядываясь в самые дальние уголки столовой. Руперт отсутствовал, и это еще раз убеждало Ивана в правильности вчерашней догадки.
- Вы кого-то ищете? - буднично поинтересовался Миклош.
- Ищу, - раздраженно буркнул Иван. Подозвал официанта и, когда тот подошел, резко оттолкнул от себя тарелку с овсяной кашей. - Подайте ростбиф! И чтобы с кровью был, ясно?
- Однако, - покачал головой Миклош. - Вы неузнаваемы, молодой человек.
Монах молча пил кофе, поглядвая то на одного, то на другого. Ивану было не по себе под его взглядом, но он не спешил пускаться в объяснения, хотя вопрос осязаемо витал в воздухе.
- Что-то случилось? - Глаза Миклоша не предвещали ничего хорошего. Тон тоже. Иван с невозмутимым видом потянулся к графину.
- Понимаете, Миклош...
- Вас что - в бароны произвели этой ночью? Как вы разговариваете с официантом?
Иван налил себе соку, поставил графин. Спросил, не поднимая глаз.
- Вам никогда не приходило в голову повидаться со мной тет-а-тет, Миклош?
Гнев в карих глазах венгра сменился удивлением.
- Куда вы клоните, Иштван?
- Да или нет?
- Ну, да.
- И что же вам помешало?
- Вас невозможно застать в комнате.
- А вы заглядывали в нее?
- Я не так воспитан, Иштван.
- А я так! - Иван почувствовал, что вот-вот сорвется. Извините, Миклош. Вчера вечером я постучался к вам и, не получив ответа, вошел.
- В котором часу, Иштван?
- Примерно в десять.
- Я был у себя.
- А я, - Иван вздохнул, - просидел в вашем кресле до половины двенадцатого. И ушел, никого не дождавшись.
- Вероятно, вы ошиблись дверью.
- Возможно, - согласился Иван. - Непонятно только, как попал туда томик стихов Шандора Петефи и "Рождение" Иржи Волькера.
Растерянного Миклоша было еще больнее видеть, чем рассерженного.
- Как же это могло произойти? Уверяю, Иштван, я был дома и никуда не отлучался. Вы понимаете что-нибудь?
- Да. - Иван вздохнул. - Все очень просто, Миклош. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.
- Просто? - Миклош с сомнением покачал головой. - Не думаю. Наверное, вы все-таки перепутали комнаты. А Петефи и Волькер - случайное совпадение.
- Нет, Миклош. - Иван поднес стакан к губам и безо всякого аппетита сделал пару глотков. - Там была еще третья книга - стихи Аттилы Йожефа. С дарственной надписью. Я не знаю венгерского, но прочесть слова "Миклош Радноти" я все же сумел.
Чтобы не встречаться глазами с Миклошем, он отвернулся и стал снова осматривать зал. Стол, за которым вчера сидел Руперт, был пуст. Судя по скомканной салфетке, блондинка уже успела позавтракать. За соседним столом гурман-ассириец с отвращением на лице ковырялся ложкой в овсяной каше. Поодаль ожесточенно спорили о чем-то двое подозрительного вида субъектов. Рыжий турок в феске с кисточкой, плотоядно облизываясь, строил глазки флегматичной толстухе.
- Вам никогда не казалось странным, - Иван повернулся к Миклошу, - что мы с вами видимся только здесь, в столовой?
- Я полагаю, что вы сами этого хотите.
- А кого-нибудь из них, - Иван качнул головой на соседние столы, - вы встречали вне столовой?
- Нет.
- И я нет. Но вчера у вас было исключение, Миклош.
- Что вы имеете в виду?
- Руперта.
- Кого-кого?
- Типа, который чихнул на свою соседку. Вчера за ужином. Был он у вас?
- Да, - спокойно кивнул венгр.
- И вы беседовали обо мне?
- Нет, Иштван. Беседы не было. Была попытка, но я ее отклонил.
- Почему, если не секрет?
- Не имею привычки беседовать о друзьях с незнакомыми людьми! - рассердился Миклош. - У вас есть еще вопросы ко мне?
- Нет, - мотнул головой Иван.
- Тогда, может быть, объясните мне, что все это значит?
Иван понимал, что ведет себя, как последний кретин. Ивану страшно хотелось рассказать о вчерашнем визите Руперта. Извиниться перед Миклошем. Но что-то его сдерживало. Он и сам не знал что.
Миклош допил сок, прикоснулся к губам салфеткой и аккуратно положил ее рядом с прибором. Наблюдавший за ними итальянец тоже промокнул губы салфеткой.
- Синьор Джордано, - Ивана Миклош подчеркнуто не замечал. - Хотите подышать свежим воздухом?
- Разумеется, - поспешно откликнулся итальянец. - С удовольствием составлю вам компанию.
- До свидания, - обронил Миклош, поднимаясь из-за стола.
- Ариведерчи! - вежливо попрощался монах.
Глядя, как они, переговариваясь, идут к выходу, Иван ощутил почти физическую боль утраты чего-то бесконечно родного и близкого. Он знал, что ждет их за дверью: растерянность, страх, мучительное ощущение одиночества и собственного бессилия, но не мог ни помочь им, ни даже окликнуть. Достал из кармана папиросы, закурил, жадно втягивая в себя обжигающие гортань струйки дыма. Курить было противно, но он докурил папиросу и только погасив окурок, без всякой охоты подвинул к себе тарелку с ростбифом.