— Ну, не так уж он плох, — решила вступиться за будущего мужа Рейвен, скрывая безмерное удивление от прямоты и откровенности леди Кэтрин. — Зато, если не ошибаюсь, он хорошо воспитанный, сдержанный человек и, что важнее всего, добрый по натуре.
— Что ж, — заключила родственница, — быть может, ты права. Во всяком случае, я рада, что тобою не владеют дурацкие предрассудки, будто в браке необходима любовь. То, что называется любовью, моя дорогая, отнюдь не служит порукой счастья, в чем имела печальную возможность убедиться твоя собственная мать.
Снова у Рейвен сжалось сердце.
— Это правда, тетя Кэтрин, — сказала она. — Любовь может приносить несчастье. Я хорошо усвоила этот урок.
— Что говорит о том, Рейвен, что у тебя гораздо больше здравого смысла, чем у твоей несчастной матери.
Девушка опустила глаза, потому что в них мелькнул гнев: сколько можно об одном и том же? Она не желала слушать такие слова и вообще обсуждать поведение матери и ее горькую судьбу.
Старая дама почувствовала состояние собеседницы, однако не посчитала нужным отступить от темы и добавила холодным назидательным тоном:
— По крайней мере можно надеяться, что перед тобой открывается будущее, какового и желала для тебя Элизабет. И ты займешь то место в обществе, которого твоя мать лишилась по собственной глупости.
Этого Рейвен уже не могла выдержать. Вздернув подбородок и глядя прямо в лицо тетке, она заявила:
— Не по глупости, миледи, а потому, что ее отвергла собственная семья. И вы это прекрасно знаете.
Леди Кэтрин грозно нахмурилась.
— У нас не было иного выхода, как принудить твою мать немедленно выйти замуж. Иначе ее ожидали бесчестье и полный крах. То, как она себя вела, выходило за все рамки приличия: вступить в связь с женатым мужчиной, позволить ему наградить ее ребенком! Куда уж больше!
Леди Кэтрин говорила в столь презрительном тоне, что Рейвен не выдержала.
— Мой дед и ваш брат не должен был!.. — почти крикнула она. — Зачем он отрекся от своей дочери и отправил ее за океан?!
— Быть может, на Карибы — это слишком далеко, — согласилась Кэтрин. — Но вообще Джервис принял единственно правильное решение. Никто не понял бы его, если бы он примирился с тем, что у его дочери внебрачный ребенок. Какой позор!
— И поэтому он заставил ее выйти замуж за человека, которого она не переносила? И прогнал с глаз долой? Разве это хорошо?
— Уверяю тебя, Рейвен, твоя мать и сама понимала, что замужество — единственный выход. Брак с Кендриком спасал ее от позора, а тебя от клейма незаконнорожденной.
Да, Рейвен давно поняла, какую жертву принесла мать ради нее. Но все равно: ничто не может извинить или обелить тех, кто заставил бедную женщину пойти на эти испытания. И дед Джервис, и тетка Кэтрин показали себя черствыми и бессердечными. Но как видно, до сих пор считают свое тогдашнее поведение единственно верным и достойным.
— Если бы мою мать не обрекли на жизнь среди чужих для нее людей, — сказала она с горечью, — если бы она продолжала находиться в окружении родных и друзей, быть может, она сумела бы преодолеть свою безнадежную любовь. Однако получилось, что она рано растратила жизненные силы, лелея напрасные надежды.
И снова холодный рассудительный голос леди Кэтрин:
— Ей некого винить, кроме себя самой, за свою позорную слабость. Впрочем, она вскоре пришла к той же мысли и осознала свою страшную ошибку. Но было уже поздно.
— Простите, если выражу недоверие, тетя Кэтрин, — со сдержанным раздражением сказала Рейвен, — но откуда вам это известно?
— Потому что Элизабет признавалась в этом в своих письмах.
— Она писала вам?
— Не слишком часто. Может быть, раза два в год, но письма были. И в последних посланиях все чаще давала понять, что постепенно пришла в себя и горько сожалеет о содеянном. О том, что выпала из того круга, к которому принадлежала по рождению и воспитанию, и вынуждена вести совсем иной образ жизни… Она очень сильно желала, чтобы твоя жизнь была не такой, как у нее.
Рейвен должна была признаться самой себе, что не может не верить тому, что сейчас слышит. Ведь иначе мать вряд ли уделяла бы столько времени и сил ее воспитанию в духе традиций и правил поведения, свойственных высшему обществу метрополии и самого Лондона. Более того: будучи на смертном одре, она заставила дочь дать клятву, что та будет искать и найдет себе супруга, непременно принадлежащего к аристократии…
— У вас сохранились письма от мамы? — спросила она, отвлекаясь от воспоминаний.
— Нет, я не оставила их. Но уверена, Элизабет одобрила бы твой теперешний выбор.
— Вернее, почувствовала бы облегчение, — поправила ее Рейвен, — оттого, что никто уже не назовет меня незаконнорожденной. А если кому-то и придет в голову, то на герцогиню Холфорд это произведет куда меньшее впечатление, чем на какую-то мисс Кендрик, не так ли?
Леди Кэтрин не сочла нужным прямо отвечать на этот вопрос, но заметила, что она лично вполне удовлетворена поведением Рейвен и даже испытывает чувство облегчения от того, что она не пошла по стопам матери и не опозорила семью.
Слова вызвали у Рейвен новую волну негодования, и, сжав руки в кулаки, она ледяным тоном сказала:
— Если вы так опасались за мое поведение, тетя Кэтрин, то зачем же предоставили мне жилище и даже субсидировали выходы в свет?
— Отвечу прямо: чтобы соблюсти приличия. И еще потому, что этого хотел твой дед. — Она неодобрительно фыркнула. — По моему мнению, если хочешь знать, он ведет себя не слишком умно и расчетливо, относясь к тебе чуть ли не как к блудной дочери. Полагаю, этим он с запозданием пытается смягчить свое отношение к собственной дочери, которое считает теперь чересчур жестоким. С чем я совершенно не согласна: Элизабет понесла заслуженное наказание.