Но вот Келл вышел из-за ширмы — в ослепительно белой рубашке, обтягивающих черных бриджах, высоких сапогах, с кинжалом, заткнутым за пояс. На лице полумаска. Настоящий пират, стройный, смуглый, красивый и к тому же пожирающий глазами тело полуобнаженной пленницы.
— Встаньте! — негромко приказал он. — Хочу как следует разглядеть драгоценность, доставленную мне моими людьми.
Она медленно поднялась с кресла, подчиняясь правилам навязанной игры и опустив глаза под его пронизывающим многообещающим взором.
— Неплохо, — заключил он свой осмотр и, взяв за локоть, повел ее к двери. — Иди за мной, пленница.
Когда она замедлила шаг, он вытащил из-за пояса кинжал и приставил к ее горлу со словами:
— Не забывайте, что вы у меня в плену, мадемуазель, и, если мне что-то не понравится, я могу в любую минуту выкинуть вас за борт.
Перспектива была не из приятных, и Рейвен со вздохом решила полностью включиться в эту игру, имеющую для него, видимо, какой-то сокровенный смысл. Впрочем, и она начинала ощущать нечто странно-притягательное в этом маленьком спектакле: как будто ее старый знакомый явился к ней из сновидений, обретя голос и плоть.
Предводитель пиратов вывел ее из капитанской каюты на палубу, подвел к мачте, повернул лицом к себе и, прислонив к теплому деревянному столбу, некрепко привязал к нему тонкими шарфами.
Когда она издала протестующий возглас, он ответил на него долгим поцелуем и на мгновение плотно прижался к ней, но затем отпрянул, оставив в ее теле чувство неутоленного желания.
Ночное одеяние Рейвен было почти прозрачным. Сквозь него белесыми очертаниями проступало ее тело с темными пятнами сосков и темным треугольником внизу живота. Но главарю морских разбойников этого показалось мало: ловким движением кинжала он разрезал одежду на своей жертве снизу доверху и с удовлетворением оглядел результат своих действий.
Невольно, хотя и знала, что ей ничто не угрожает, Рейвен ощутила испуг: поставила себя на место подлинной жертвы насилия. Насилия… которому она подверглась совсем недавно и от которого ее спас этот человек с кинжалом в руке.
Келл, наверное, почувствовал ее страх: он сунул кинжал обратно за пояс, улыбнулся и, распустив ей волосы, опустил их ей на грудь, лаская шелковистые пряди, белую кожу, тугие соски.
Чувство радостного наслаждения, чувство, которого она все еще стыдилась, охватило ее. Он уловил и этот нюанс, потому что сказал:
— Вы ощущаете стеснение, мадемуазель? Вы еще не научились быть наяву такой же раскованной в любви, как и в ваших сновидениях? Что ж, я научу вас, и вскоре вы будете просить меня, умолять принять от вас то, что мне потребуется.
— Этого не будет! — ответила она, вздергивая подбородок, что в ее положении выглядело не слишком убедительно.
— А если начнете упрямиться, — продолжал он, — я кликну моих людей и отдам вас на их милость.
— О нет, вы не сделаете этого.
В ее тоне звучала уверенность.
— Не сделаю, — согласился он. — Я не стану делить вас ни с кем. Такими сокровищами не бросаются. Их оберегают, ласкают, гладят, ими любуются, поворачивая всеми гранями…
Его руки скользили по всему ее телу… Ласковые, настойчивые, бесстыдные…
— Вы девственница, мадемуазель?
Господи!.. Надо отвечать? Она отрицательно качнула головой.
— Прекрасно. Тем легче мне будет доставить себе и вам наслаждение. Вы готовы к нему, женщина?
Его рука скользнула вниз по ее телу, ощутила пульсирующую влажность.
— О, — удовлетворенно сказал он, — можно было не спрашивать. Вы легковозбудимы, мадемуазель. Простите, мадам.
Она ответила ему легким стоном, когда его пальцы проникли еще глубже в ее лоно.
— Ведите себя тихо, пленница! — прикрикнул он. — Не привлекайте ничьего внимания. Иначе сюда ворвутся мои бравые молодцы и увидят вас, нагую и беспомощную, и испортят мне всю обедню. Вы же не хотите, чтобы кто-то испортил мне… нам… всю обедню?
«Боже! Зачем он столько говорит? Я не выдержу… Я хочу, чтобы он скорее… Впрочем, я знаю, отчего он так ведет себя: он меня дразнит, хочет еще больше возбудить… распалить… Чтобы я еще сильнее желала его… И надо признать, ему это вполне удается… Что же он делает?.. О!..»
— Если я верно понимаю вас, мадам, — услышала она его негромкий голос, — вы хотите, чтобы я взял вас, не так ли?.. Я жду ответа, пленница!.. Говорите…
— Да, — ответила она сквозь стиснутые зубы.
— Тогда извольте как следует попросить меня.
— Никогда!
— Что ж, попробую, как сделал бы любой пират на моем месте, сломить ваше сопротивление.
Опустившись перед ней на одно колено, он слегка раздвинул ей бедра и, прижав губы к лону, нащупал языком там, в глубине, то, что можно назвать бутоном, горошиной или ростком, стимулом наслаждения.
— …А теперь, — спросил он через некоторое время, — теперь вы готовы просить меня о том же?
Возбужденная до предела его ласками, она тем не менее упрямо не отвечала на его вызов. Он же, распаленный не меньше ее, продолжал сладострастно терзать ее, пока она наконец не взмолилась:
— Да… Ох… прошу вас… Да…
И тут же обмякла, едва не выскользнув из слабо затянутых пут, вздрагивая и оглашая стонами палубу его пиратского корабля.
— Что ж, вы сами виноваты, мадам, — сказал он. — В следующий раз будьте более послушны.
Однако вряд ли она даже слышала его назидательные слова.
Зато увидела, как не слишком твердой рукой он поспешно расстегнул застежку на бриджах и освободил из заточения свое древко, свою заветную игрушку.
— Мой петушок изголодался по тебе, — произнес он хриплым, как у всякого пирата, голосом. — А ты, ты готова принять исстрадавшегося странника?