Она вставала, стараясь не потревожить Келла. Одевалась, ежась от холода, и выходила из комнаты, с облегчением вздыхая. Несколько раз она совершала утренние прогулки верхом, как привыкла в Лондоне, но вскоре выпал обильный снег, и поездки стали невозможны. Днем она читала деду вслух, читала сама, знакомилась с огромным домом, а позднее они встречались в гостиной. Пили чай, играли в карты. Старый лорд довольно много рассказывал о своей семье, о роде Латтреллов. Рейвен расспрашивала его о своей матери — какой та была в детском возрасте. Келл тоже не избегал кое-каких воспоминаний о счастливом периоде своего детства, о жизни в Ирландии, где занимался врачеванием его отец.
Хозяин дома угощал Келла сделанным в его поместье особым сидром с пряностями, которым он очень гордился. Однако гость несколько огорчил его, сказав, что почти такой же напиток делала его мать на Рождество.
В первый день праздника Рейвен и Келл обменялись подарками: Келл получил от нее набор фехтовальных рапир из отличной стали и остался весьма доволен. В свою очередь, он преподнес ей роскошный зимний плащ из кашемира синего цвета, отороченный мехом куницы. А также шляпу и муфту из того же меха.
— Их выбрала для тебя Эмма, — сказал он.
— Как приятно, — откликнулась Рейвен. — А рапиры мне помог выбрать Джереми Вулвертон.
Но это были, пожалуй, единственные колкости, которыми они обменялись за все время пребывания в поместье лорда Латтрелла. Зато во время праздничного обеда с традиционным жареным гусем, а также сливовым пудингом за столом царили полный мир, благодушие и вполне искреннее веселье, чему немало способствовали страшные истории про духов и привидения, мастерски рассказанные старым лордом.
На второй день Рождества хозяин, как и полагалось, раздавал коробки с подарками и деньгами своим слугам, а также беднякам из близлежащего селения. К вечеру в самой большой зале дома состоялся бал для фермеров-арендаторов, на котором Рейвен пришлось снова, и не один раз, танцевать со своим супругом.
Под Новый год навалило еще больше снега, который уже перестал удивлять и радовать Рейвен: конные прогулки прекратились и, что еще печальнее, нечего было и думать о возвращении в Лондон — дорога стала непроезжей.
Напряжение не оставляло Рейвен: она впервые вынуждена была проводить так много времени под одной крышей с Кел-лом. Общение давалось ей с трудом, она жалела даже, что не отговорила его от поездки. Хотя, надо сказать, поведение его заслуживало всяческих похвал — он был сама любезность, никакой агрессивности ни в тоне, ни в поступках. Куда-то исчезла постоянная ироничность — и никаких претензий по поводу исполнения ею своего супружеского долга. Это, конечно, успокаивало Рейвен, но и, как ни странно, задевало. О, совсем немного, но все-таки…
Ее состояние не прошло мимо внимания Келла. Видя, как она мается, не зная, чем занять себя, он почти в шутку предложил научить ее фехтованию. К его удивлению, она с радостью согласилась.
Они занимались по нескольку часов в день. Келл был строгим учителем, однако Рейвен не обижалась на замечания и проявила себя послушной и способной ученицей, а когда удостаивалась редкой похвалы, просто расцветала.
Как-то она спросила его, почему он занялся фехтованием. Он ответил, но было видно, ему не очень хочется ударяться в эти воспоминания.
— …Это было своего рода ответным ударом моему дяде Уильяму, — говорил Келл. — Тот, надо признать, был подлинным мастером этого дела, и я решил переплюнуть его. Что мне, в конце концов, удалось. Я вызвал его на поединок и выиграл, чего он мне так и не смог простить. Но я, помнится, испытал большое удовлетворение, задев его самолюбие…
Проходили дни, снег валил, но показалось наконец солнце и все вокруг заискрилось. Рейвен заявила, что должна обязательно выйти на свежий воздух, иначе сойдет с ума. Келл вызвался идти с ней. Она вынуждена была согласиться, ругая себя в душе и за согласие, и за то, что хочет этого, а также за то, что боязнь находиться вдвоем с Келлом начинает превращаться у нее в какую-то манию.
Действительно, вместо того чтобы любоваться ослепительным снегом, укутанными белым покровом деревьями и кустами, ярким солнцем на немыслимо голубом небе, она ощущала только одно: присутствие рядом этого человека; его прикосновение к ее локтю, когда он поддерживал ее на скользкой тропинке, очищенной садовниками от глубокого снега.
Она уже привыкла к странному явлению природы под названием «снег». Но однажды, гуляя с Келлом, внезапно ощутила удар в плечо и холодные брызги на лице. Рейвен не сразу поняла, что произошло. А произошло то, что вполне естественно для этого времени года и для людей, пребывающих в хорошем расположении духа: Келл слепил снежок и кинул в нее.
— Ручаюсь, — крикнул он, улыбаясь во весь рот, — ты никогда в жизни не играла в снежки.
— Конечно, нет, — ответила она. — У нас их не из чего было лепить. Разве что из морского песка.
Вместо ответа он кинул в нее еще один снежок.
— Я должна защищаться? — спросила она.
Он кивнул, и некоторое время между ними шел нешуточный бой, сопровождавшийся смехом и воинственными выкриками. Оба словно перенеслись в детство.
Один из снежных снарядов, посланных рукою Рейвен, сумевшей довольно быстро поднатореть в этой игре, сбил шапку с головы Келла, на что он ответил градом снежков, заставивших противника отступить. При этом она поскользнулась и упала лицом в снег, но быстро перевернулась на спину. Подоспевший Келл начал поднимать ее, однако поскользнулся и свалился на Рейвен. Его темные волосы упали ей на лицо, и сквозь них на него смотрели ее синие, как небо, глаза. Он замер, глядя в бездонные маленькие озера, она тоже какое-то время не двигалась, не пыталась выскользнуть из-под него.