Я вижу, как она ерзает на стуле, кладет в рот кусок свинины и остервенело жует. Ее оливковая кожа сделалась красной.
Отлично. Надеюсь, ей капец как неловко.
Сглотнув, я отпиваю из своего стакана воды и, поставив его на стол, пытаюсь унять дрожь в руках, вызванную не то гневом, не то злоупотреблением Аддеролом.
Тем временем на кухне повисает такая мёртвая тишина, что можно было бы услышать, как шелестят листья марихуаны.
— Послушай, Кайли, дом твоих родителей в полной безопасности и все такое, — пожимаю плечами я. — Обещаю, что не вломлюсь к вам и никого не ограблю, ладно? В любом случае, барбитураты — это не мое.
Я вижу, как она перестает жевать, затем откладывает вилку и опускает руки на лежащую на коленях салфетку. Кайли приподнимает бровь.
— В самом деле?
Похоже, это заявление очень ее удивило. Я смотрю на ее косички, гладкую кожу и надетый на ней розовый джемпер (хотя фактически еще лето, и на улице довольно тепло), и понимаю, что, сколько бы она ни знала о техническом аспекте лекарственных средств благодаря своей учебе на фармацевта, о наркотической зависимости ей ни хрена не известно. Во всяком случае, о самой ее сути.
Не ту девушку выбрал Алекс, чтобы за мной шпионить, потому что в жопу науку.
Наркоманы, блядь, не думают о науке, когда занюхивают свою первую дорожку или загоняют первый дозняк.
— Кажется, твоя мама говорила, что Налоксон спас тебе жизнь...
— Это было в качестве меры предосторожности, — перебиваю я, отмахиваясь от ее напрасных опасений. -—Я бы не умерла.
Я сжимаю в кулаки лежащие на столе ладони и смотрю на свою полную тарелку.
— По крайней мере, я так не думаю, — бормочу я своему горошку. — Так или иначе, это было в редких случаях, и, вероятно, именно поэтому меня, кстати, так сильно долбанул Оксикодон. Иногда я принимала Ксанакс, но из барбитуратов это всё.
Я сжимаю челюсти, думая о том, что я сегодня приняла, чтобы пережить этот ужин. Удвойте мою обычную дозу, потому что, блядь, моя обычная доза не спасает. Знаю, что это значит. Знаю, что мне нужно сбавить обороты и пока что заменить это чем-то другим, дать моей допустимой дозе сойти на нет. Но Кайли всрался этот ужин, а мне пока что не хотелось топиться в сиропе от кашля — черт, думаю, это тоже барбитурат.
Об этом я не упоминаю.
— Тогда что же тебе нравилось принимать? — спрашивает меня Кайли, по-прежнему держа руки на коленях.
К моему удивлению, в ее голосе нет ни капли осуждения.
Интересно, она спрашивает это ради Алекса? Интересно, они переписывались за моей спиной? Интересно, когда я наконец поговорю с ним об этой херне? Интересно, имею ли я на это право, учитывая, что я делаю?
Не важно. Надеюсь, она обо всем ему доложит. Надеюсь, узнав о том, что я все еще занимаюсь этим дерьмом, Алекс не сможет уснуть всю ночь.
— Спиды. Аддеролл, Виванс. Экстази. Иногда кокаин, но он вызывает серьезное привыкание, — я смеюсь, потому что из уст наркоманки это звучит довольно забавно. Хотя это правда. Просто кокс действует иначе. — Хрень, от которой я становилась более общительной.
На мгновение между нами повисает молчание, и я надеюсь, что Кайли сейчас очень неловко, но, честно говоря, она так не выглядит.
Похоже, моя соседка по квартире просто переваривает сделанное мной признание, а я, сцепив руки, таращусь на свои рваные джинсы и жду, что она будет делать.
— Значит, на самом деле, тебе вовсе не нравится ходить на вечеринки? — тон ее голоса спокойный, полный любопытства.
Пожав плечами, я сглатываю внезапно подступивший к горлу ком, от которого мне хочется встать, убрать посуду и сбежать в свою комнату.
— Да, но только не так, как обычно.
Я понимаю, что это звучит довольно странно, поэтому, откашлявшись, добавляю:
— Без наркотиков я отстойная, — я поднимаю глаза и встречаюсь с ней взглядом. — Зажатая и все такое, поэтому я закидываюсь наркотой, чтобы завестись. Чтобы не чураться людского общества. Иначе я бы просто весь день сидела у себя в комнате и пялилась в потолок.
Что я, в принципе, и делала эти три дня.
Иначе я бы никогда не встретила такого парня, как Алекс Карди, звезду футбола и горячего красавчика. Иначе у меня никогда бы не хватило смелости мутить с Илаем. У меня в жизни вообще никого бы не было.
Я бы никогда не сделала ничего подобного, если была бы просто… собой.
У меня было бы еще меньше друзей, чем сейчас.
Я стала бы гребаной затворницей.
Кайли смотрит на меня с интересной смесью беспристрастности и сочувствия. Как будто пытается понять меня в клиническом контексте, но при этом что-то ко мне чувствует, потому что, в отличие от меня, она не является оболочкой человеческого существа.
— Ты мне отстойной не кажешься, — наконец произносит Кайли и, снова взяв в руки вилку и нож, устремляет взгляд на оставшийся у нее на тарелке кусочек свинины.
«Это потому, что я все еще на наркотиках».
Но я не хочу, чтобы меня снова забрали из универа, или чтобы мама перестала переводить мне деньги, или чтобы Алекс вышиб нам дверь, поэтому просто выдавливаю из себя полуулыбку и говорю:
— Спасибо.
Она вздыхает, от чего прядь ее блестящих черных волос слегка взлетает вверх, а затем Кайли бросает столовые приборы на стол и впивается в меня взглядом своих больших карих глаз.
Я чувствую, как у меня холодеет внутри.
«Ей все известно? Неужели этот ужин — просто ее уловка, чтобы сбросить бомбу? Сказать мне, что сейчас здесь объявится моя мама и вытащит меня отсюда? Или, может, Алекс? Может, к этому все идет?»
Блядь.
Я стараюсь сидеть спокойно. Но если сюда войдет мама, я скорее съебусь отсюда и буду жить на улице, чем вернусь в реабилитационный центр и снова стану уродом.
Да ни за что.
— Я тоже вроде как со странностями, — говорит, наконец, Кайли, и я таращусь на нее, открыв рот.
Ее лицо снова краснеет. Она распрямляется и, положив руки на стол, пожимает плечами. Кайли примерно на восемь дюймов ниже меня, но у нее такой чертовски царственный вид, будто она реально владеет собой.
— Если честно, я принимаю антидепрессанты, — признается она. — Уже много лет.
У меня такое чувство, что Кайли не всем это рассказывает, и по какой-то причине, может, потому, что мне казалось, что у нее нет никаких секретов, которые стоило бы скрывать, я ловлю каждое ее слово.
— Я всегда была замкнутой, — продолжает она, глядя на свои руки. — Мои учителя думали, что я просто стеснительная.
Кайли тихо смеется, но в этом нет ни капли веселья.
— И умная, — она печально качает головой. — Стеснительная и умная.
Кайли поднимает голову и улыбается, но это горькая улыбка.
— Мои родители, примерные прихожане и их не очень заботят проблемы мирской жизни, — на последнем слове она вскидывает руку. — Они только записали меня на дополнительные внеклассные программы. Перевели в класс для "одаренных".
Кайли произносит «для одаренных» так, будто это какая-то болезнь.
— Все это только усугубило ситуацию, потому что теперь мне приходилось больше общаться, а я это терпеть не могла.