– Да, отец доказал Великую Теорему, это правда. От одной звезды можно пройти к другой – но лишь в том случае, когда маршрут верен. Только когда координаты обеих звезд известны и пилот достаточно гениален, чтобы составить прямой маршрут.
– Это очень трудно -составить такой маршрут, да?
– Трудно? Не знаю, как сказать. Говорят, у отца это всегда получалось – и у Зондерваля иногда тоже получается. Но для меня и почти всех прочих пилотов все эти точки, огни, звезды… между любыми двумя звездами существует почти бесконечное количество возможных маршрутов.
– Мне думается, Шиван – очень одаренный пилот.
– Да, я это знаю. – Глядя на мерцающее в камине пламя, Данло вспомнил, как Шиван следовал за его кораблем от Фарфары в глубину Экстра. – Если он овладел Великой Теоремой, то он величайший из всех пилотов, хотя и отступник.
Тамара улыбнулась, глядя сквозь темно-синие глаза Данло прямо ему в душу.
– Тебе этого не хочется, да? Не хочется, чтобы он оказался талантливым, даже гениальным?
– Нет, не хочется. – Данло вспомнился воин-поэт, носящий два красных кольца и путешествующий вместе с Шиваном. – Только не ренегат.
– Возможно, это Твердь вычислила ему маршрут – от солнца этой Земли до Сольскена. Уж богиня-то должна знать координаты каждой звезды в галактике.
– Да, это возможно.
Тамара, отставив чашку, провела своими длинными пальцами по его руке.
– Ты всегда сомневаешься, но ведь в том, что я здесь, у тебя сомнений нет, правда?
– Нет. – Данло улыбнулся и поцеловал ее пальцы. – Никаких.
По правде сказать, он не хотел сомневаться ни в чем, что касалось ее, и с трудом принуждал себя играть в инквизитора, задавать ей каверзные вопросы и уточнять детали ее рассказа.
Тамара рассказала, как распрощалась с эталонами и как они в награду за ее мастерство подарили ей золотое платье, сотканное из тончайших паутинных струн арфы, на которой она играла. Потом Шиван поместил ее в пассажирскую кабину своего корабля. Пока он прокладывал свои звездные маршруты, она оставалась наедине с безмолвным гулом космоса и звучащей в памяти музыкой. Сколько продолжалось это путешествие, она не знала, но в конце концов они вышли из мультиплекса над созданной Твердью Землей. Тамару поразила красота этого синего-белого мира. Они прошли сквозь атмосферу планеты и приземлились на тропическом острове в большом западном океане. Там Шиван расстался с ней. На белом песке – между джунглями и голубой лагуной, стоял дом. Ее дом, шале из камня и осколочника. Дом, оставленный в Невернесе. Его каким-то чудом перенесли через двадцать тысяч световых лет – или сделали точную копию.
Откуда бы ни взялся этот дом, Тамара смотрела на него как на чудо, но настоящее чудо ожидало ее внутри. В чайной комнате на низком столике стояла золотая урна и простая чаша из голубого кварцевого стекла. Тамара, счастливая оттого, что наконец вернулась домой, услышала голос. Он шептал в самое ее ухо, а может быть, прямо у нее в голове. Прохладный и сладостный голос велел ей наполнить чашу прозрачной жидкостью из урны. Тамара повиновалась. Голос велел ей пить, и она выпила все до дна, жадно и целеустремленно. Жидкость, холодная и горьковато-сладкая, немного напоминала каллу, которую Тамара однажды попробовала в музыкальном салоне Бардо. Но это было не калла, а нечто другое – лекарство от душевных недугов, эликсир, прозрачный и чистый, как вода.
Напиток погрузил Тамару сначала в грезы, а потом – в сон.
Она не знала, сколько проспала, но ей снились сны, странные и прекрасные сны, в которых она лежала с Данло нагая у жаркого огня. Она чувствовала, как жар обволакивает ее, словно золотое платье, и входит внутрь, словно длинный золотой змей, волнами поднимаясь вдоль позвоночника. Ей снились темносиние глаза Данло, его золотой голос, его длинные, покрытые шрамами пальцы; снилось, как он обнимает ее, и играет ей на флейте, и что-то ей говорит. Сны напоминали Тамаре о самом сокровенном ее желании: быть истинно живой и побуждать к жизни все, что ее окружает.
Очнувшись наконец – через много часов или много дней, – она увидела, что лежит нагая на шкурах в каминной. В полном и ясном сознании она села, и ее взгляд упал на черный, холодный камин. Снаружи она замерзла, и ее пробирала дрожь, но внутри у нее пылали огонь и память. Она помнила каждое мгновение, проведенное с Данло, и много, много больше – ей открылось тайное знание, кто она и зачем явилась в этот мир. Она вскочила – ей хотелось танцевать, воздавая хвалу свершившемуся чуду и долгожданному исцелению своей души.
Вскоре после этого рядом с ее домом опустился легкий корабль, и ей велели сесть в него. Она не знала, был ли это корабль Шивана, поскольку пилота не видела. В пассажирской кабине она совершила быстрый перелет через спокойный голубой океан, и корабль снова сел на берегу, близ все того же знакомого дома. Пока Данло совершал свою далекую прогулку, Тамара вышла из таинственного корабля и увидела на дюнах “Снежную сову”, корабль Данло, до половины занесенный песком. Она вошла в дом и в холодной медитационной комнате стала ждать возвращения Данло. Весь вечер она стояла у темного окна, смотрела, ждала и вспоминала вспышку узнавания в глазах Данло в ту давнюю ночь их первой встречи.
Пока она рассказывала, они успели выпить по три чашки мятного чая. Данло слушал молча – так птица китикеш слушает, как копошатся черви под снегом, – но многое в ее рассказе беспокоило. На каждый ответ Тамары относительно ее чудесного появления в этом доме у него возникало два новых вопроса. Тамара, к примеру, ни разу не упомянула о воине-поэте, который путешествовал с Шиваном.
Что случилось с Малаклипсом, носящим два красных кольца? Разлучила ли Твердь этих двоих, чтобы испытать каждого на свой лад? Загадывала ли она Малаклипсу стихи – или ему пришлось встретиться где-то на другом берегу с тигром, не имея при себе ничего, кроме ножа? Данло тревожила мысль, что воин-поэт находится на одной с ними планете. Еще больше его беспокоило, что Шиван выдержал испытания Тверди и задал ей вопрос, который намеревался задать он сам. Шиван определенно спросит, где можно найти Мэллори Рингесса. Тамара намекнула, что у Шивана есть свои причины повидать его. Может быть, Шиван просто надеялся узнать у него, как применять Великую Теорему и бороздить галактику по своему усмотрению, а может быть, у него имелись и другие причины.
Иногда, заглядывая в будущее и прозревая страшную красоту двух жизней, его и своей, Данло боялся за отца. Порой это становилось самой серьезной из его забот, хотя подобное беспокойство о судьбе бога казалось Данло абсурдом. Если Мэллори Рингесс действительно бог, разве не в его силах держаться подальше от пилотов, воинов-поэтов и прочих человеческих особей? Иначе зачем было ему покидать Невернес в то время, когда его слава затмевала солнце? Нет, отец, конечно, не даст себя в обиду – особенно какому-то воину-поэту. Боги не терпят никакого насилия над своей божественной сущностью. Они смеются над людским самомнением. В их воле любить людей или убивать их; иногда, как в случае с Тамарой, они даже простирают свои невидимые длани, чтобы исцелять людей от их недугов. Богиня по имени Твердь, например, любит испытывать людей при помощи ножей, стихов и обещаний лучшей жизни. Тамара, вертя в руках пустую чашку, намекнула, что Твердь делает это, чтобы раскрыть возможности человека. Но кто может знать это наверняка? Может ли Данло сказать, зачем его испытывают – и подвергается ли он испытанию сейчас, в это самое время, когда он пьет мятный чай с благословенной женщиной, возвращенной ему Твердью?
– Я рад, что Твердь привела тебя сюда, – сказал он наконец, поставив чашку и улыбнувшись. – Ты снова ожила и кажешься такой счастливой.
– Я и правда счастлива – разве нет?
– Да, конечно. Но меня все это озадачивает.
– Почему?
– Когда Твердь требовала, чтобы я убил ягненка там, на скалах, Она пообещала, что поможет мне найти тебя. Что вернет тебе память. Но ведь я не убил ягненка. Я не смог.