Она все так же смотрела на него, и ее глаза казались ему темными, как межзвездное пространство, – но при этом, как ни странно, полными света.
– Я не Ее дитя, Данло.
– Как же ты тогда?
– Ты сам сказал: я нечто иное. Нечто большее.
– Тамара, ты…
– Меня не так зовут. – Ее голос стал холодным и глубоким, как море. – Это имя не соответствует реальности.
– Но кто же ты на самом деле? Кто?
Она то ли случайно, то ли намеренно стояла спиной к солнцу, и оно окружало ее голову, как золотой нимб. Данло было трудно смотреть на нее. Стоя совершенно неподвижно и глядя на него, она сказала:
– Я – это Она.
Данло потряс головой и заслонился рукой от солнца.
– Нет, Нет.
– Я та, кого ты знаешь как Твердь.
Глядя в ее темные бездонные глаза, Данло сказал:
– Да, это правда. В каком-то смысле я знал это с того самого момента, как впервые увидел тебя. Но мне и теперь трудно в это поверить.
– Она и я – одно. Во мне нет ничего, что не было бы частью Ее, а в Ней нет ничего, что было бы мне неизвестно.
– Но зачем? Да, понимаю – испытание. Любовь, которая почти осуществилась. Наша жизнь с тобой. Если ты – если Твердь – хотела просто испытать меня, почему Ей было не создать Тамару, которая не разделяла бы Ее сознание? Она могла бы создать любую женщину – любую женщину в виде Тамары – и просто читать ее мысли. Так ведь легче, разве нет?
Она закрыла глаза. Казалось, что она ищет и не находит ответа, который удовлетворил бы его. Глядя на ее прекрасное, полное сочувствия лицо, Данло не мог поверить, что она – нечто иное, чем человек.
– Любое Ее дитя должно было иметь одну с Ней душу, – заговорила наконец она. – Только так могла Она достигнуть своей цели. Именно по этой причине во мне помещаются Ее память и Ее разум. Иначе мой опыт и мое восприятие реальности были бы Ей столь же чужды, как восприятие любого другого человека.
– Какова же Ее цель? Что Она надеялась узнать через тебя такого, чего не могла узнать по-другому?
Она крепко, до боли, стиснула его руки.
– Твердь хотела узнать, кто на самом деле ты. Нам нужно было это знать.
Ее ответ изумил Данло.
– Но зачем Ей все это? – почти выкрикнул он. – Она уже читала мои мысли – могла бы продолжать в том же духе.
– Знание приходит разными путями, Данло.
– Но зачем же именно так? – Он высвободил руки и потрогал ее лоб, ее лицо, золото ее волос, нагой изгиб ее плеча. – Почему ты?! В ответ она провела пальцем по шраму у него на лбу и сказала: – Я рождена, чтобы трогать и осязать. Выйдя из бассейна, я поняла, что должна потрогать весь этот мир. Снова пройтись по земле нагая, как новорожденное дитя, ощутить песок под ногами, а на языке – морскую соль. Трогать, пробовать, ощущать, пользоваться всеми своими чувствами. Чувствовать, двигаться, стать такой, какая я есть. Жить, Данло. Жить и любить и опять жить. Разве может кто-нибудь насытиться жизнью? Или любовью? Мне всегда было нужно много любви, очень много.
Хочется любить так, что умереть можно, и при этом знаешь, что ни за что не умрешь, потому что тогда не будет ни любви, ни всего остального. А любовь – это все, ты сам знаешь. Трогать мир, как это делают любовники, и видеть, как все пробуждается, хотя это причиняет почти невыносимую боль. Но не ты ли однажды сказал мне, что жизнь познается через боль?
Как ее много, боли, правда? Одна боль внутри другой, и так без конца. Но ведь она не имеет значения, верно? Мне кажется, я могу вытерпеть любую боль, только бы жить и участвовать в этом чудесном пробуждении. Я бы все вынесла, лишь бы прикоснуться к твоему прекрасному лицу и почувствовать, что такое любить и быть любимой. Я готова гореть вечно, лишь бы твои глаза соприкоснулись с моими так, как я помню. Вот для чего я пришла в мир. Я коснулась бы самого солнца, если бы оно любило меня так, как любил прежде ты.
Куртизанки говорят, что проще любви нет ничего во вселенной. Был момент, когда она, нагая и вся золотая под утренним солнцем, прижала ладонь к щеке Данло, словно хотела удержать слезы, обжигающие ему глаза. Был момент, в который он никоим образом не мог полюбить ее так, как хотела она, – а в следующий момент Данло уже падал, погружаясь в любовь столь же неотвратимо, как камень в середину звезды.
– Испытание продолжается, да? – попытавшись улыбнуться, спросил он. – Значит, в этом оно и состоит? Проверить, сколько боли я способен вынести?
“Через боль человек сознает жизнь”. Вслед за этой старой мудростью Данло явилась новая: “Боль – это полнота любви”.
Она поцеловала его в губы и сказала:
– Испытания окончены. Это награда.
– Награда?!
– Ты можешь полюбить снова, если позволишь себе это сделать.
– Это способ, которым ты хочешь взять меня в плен, не погубив мою душу?
– Мы могли бы любить друг друга почти вечно.
– Нет, нет. Прошу тебя.
– Мы могли бы пожениться. Здесь, на этом берегу, под этим прекрасным солнцем, мы могли бы заключить брачный союз на тысячу лет. Разве не этого ты всегда хотел?
– Жениться – да. Но жениться сейчас, на тебе – как можно!
– Отчего же нельзя? – улыбнулась она. – Мы поженимся, и у нас будут дети.
– Тамара, Тамара, я…
– Новая раса. Первые люди в настоящем смысле этого слова. Мы научим их быть людьми – и чем-то больше людей.
– Дети, – задумчиво повторил Данло. – Наши благословенные дети.
– Когда-нибудь у нас будут миллионы детей и внуков. Мы заселим своими потомками целый мир.
– Я всегда мечтал иметь детей. Ты знаешь.
– А еще ты мечтал о мире, где нет войн и зла. О мире, живущем в первозданной гармонии и красоте, которую ты когда-то называл халлой.
– Я всегда думал… возможно ли осуществить такую мечту.
– Целый мир, Данло. Мы можем сделать его, каким захотим.
– Целый мир…
Данло посмотрел на восток, где ярко зеленел лес. Там росли цветы, водились красивые птицы и тигры. Он был почти совершенен, этот девственный лес. Ни один человек еще не входил туда. Эти деревья – могучие сосны, ели и лиственницы – не знали прикосновения человеческих глаз, кроме глаз самого Данло. Может быть, они только и ждут, чтобы он населил лес своими детьми? Тоскуют по любви существ, которые будут поклоняться им, как богам? Нет. Деревья – это только деревья. Весь день они ведут под солнцем свой малоподвижный танец, и миллионы их длинных игл сверкают в изумрудном экстазе. Они осознают фотоны, влагу и, быть может, выдыхаемый им углекислый газ, но до его страстей и планов им дела нет.
– Я думал, что в награду за успех ты ответишь на три моих вопроса, – сказал он, с улыбкой повернувшись к терпеливо ждущей Тамаре.
– Выбирай – либо ответы, либо я.
– Одно из двух?
– Да. Выбор за тобой.
Смотреть на нее было больно, но он не мог не смотреть.
– Разве такой выбор возможен?
– Что же в нем невозможного?
– Как это возможно, что ты… ставишь меня перед таким выбором?
– О, Данло, Данло – я предлагаю тебе себя и целый мир. Из чего тут выбирать? Целый мир…
Данло посмотрел на юг, туда, где колебалась под ветром трава на дюнах. Паук, должно быть, сплел в ней свою паутину, потому что там сверкал и переливался от утренней росы ажурный шар. По песку скакали птицы песчаники, ближе к воде скользили в воздухе чайки и поморники. Весь берег кипел жизнью, и для Данло было тайной, как можно променять возможность гулять по этому берегу до конца своих дней на каких-то три вопроса.
– Если я все-таки останусь здесь, – сказал он, – как долго мы сможем пробыть вместе, прежде чем нас уничтожат? Ты сама говорила, что атаки Кремниевого Бога сосредоточены на этой планете.
– Ты думаешь, я позволю Ему уничтожить то, что я создала? – с холодной безжалостной улыбкой осведомилась Тамара. – Думаешь, я позволю Ему причинить вред моим детям?
– Я помню: ты хочешь первая уничтожить Его.
– Да, хочу, но этого мира наши битвы не коснутся, обещаю тебе. Ты даже знать ничего не будешь о нашей с Ним войне.
– Я буду жить в безопасности под этим чудесным небом, предоставляя богам сотрясать пространство-время и крушить звезды?
– Разве это так ужасно – пожить немного в безопасности?
Данло поддел ногой песок.
– Я должен оставаться в безопасности, чтобы вспоминать Старшую Эдду, да? Вспоминать, как можно победить Кремниевого Бога?