Наиболее примечательны были его глаза, черные, блестящие, говорящие о большом опыте, интуиции и проницательности.
Противники Эде всегда утверждали, что взгляд у него холодный и расчетливый, как у купца, но это была неправда. У Эде взгляд мечтателя, мистика, пророка. Эде выглядел человеком, способным вместить в себя всю вселенную, человеком одержимым жаждой бесконечного.
– Паранг вас и сонгас нолдор ано?
Данло в ответ на это наконец покачал головой и сказал: – Не понимаю.
После секундной паузы тонкий, напряженный голос Эде зазвучал снова. Голос генерировался образником, но сулкидинамики, спрятанные в черной коробке, направляли звук так, что казалось, будто слова исходят изо рта голограммы.
– Ты из Цивилизованных Миров? Думаю, так оно и есть, раз ты говоришь на основном языке.
Это развеселило Данло, несмотря на все его недоверие к искусственным интеллектам и их коммуникативным программам. Он посмеялся и подтвердил: – Да, я говорю на основном.
– Это весьма любопытно, поскольку мы находимся очень далеко от Цивилизованных Миров.
– Очень далеко, – согласился Данло.
– Я рад, что ты говоришь на основном: это облегчит наше общение.
– Общение, – с улыбкой повторил Данло.
– Я давно уже жду случая поговорить с кем-нибудь.
Данло пристально посмотрел на голограмму: – Значит, ты запрограммирован на разговор.
– Можно и так сказать. – Глаза Эде блестели, как органический камень окружающих его стен. – Но я выразился бы иначе: этот образник запрограммирован воспроизводить меня так, чтобы я мог говорить с тобой.
Такой ответ порядком удивил Данло. Можно было ожидать, что компьютерный образ Эде будет запрограммирован на обсуждение Доктрины Остановки или Восьми Обязанностей, необходимых для преображения каждого Архитектора. Его могли даже перепрограммировать на индивидуальность конкретного Архитектора после очищения того от грехов – но вряд ли он мог обсуждать собственные программы. Весь этот разговор, весь процесс обмена словами с голограммой, объявляющей себя воспроизведением Эде, носил весьма странный характер.
– Где же трбя… то есть образник… программировали? – спросил Данло, не зная толком, к кому обращаться: к компьютеру или к самому Эде. – На какой планете ты сделан?
– Хороший вопрос, – сказал Эде.
Данло, не дождавшись продолжения, спросил снова:
– Так где же? Может быть, ты не знаешь?
– Это выяснится само по себе в ходе нашей беседы, – уклончиво ответил Эде.
Данло медленно обошел вокруг него, чтобы увидеть лицо Эде в разных ракурсах. Но Эде поворачивал голову, следуя за его движением, и Данло не мог избавиться от его мерцающего взгляда. Голограмма не должна была этого делать. Компьютерные Эде никогда не программировались на столь широкий диапазон двигательных реакций. Архитекторы должны смиренно ждать, когда Эде соизволит взглянуть на них, – бог не часто снисходит до простых смертных, поклоняющихся ему.
– Но зачем нужна такая программа? – спросил Данло. – Я никогда еще не видел образника, способного так поддерживать разговор.
– Нам всегда интересно, почему мы запрограммированы так, а не иначе.
Данло улыбнулся при мысли, что его – или любое другое живое существо – можно запрограммировать, как будто он всего лишь компьютер, сделанный из нейронов, синапсов и химических веществ мозга. Эта идея казалась ему невероятной.
– Но есть еще более интересный вопрос, – продолжал Эде, – а именно: кто программирует нас таким образом. А еще интереснее вот что: кто программирует программиста?
Эта кибернетическая метафизика вызвала у Данло, помимо улыбки, некоторое раздражение, и он подумал, не выключить ли ему изображение. Когда голограмма Эде уйдет в свое программное небытие, ему, возможно, легче будет определить, не этот ли образник подает сигналы, приведшие его на планету. Данло снова обошел вокруг, выискивая на черных стенках выключатель, но не обнаружил ничего, кроме сотен электронных глаз, глядящих на него, как на странное, недоступное их пониманию существо. Должно быть, этот образник, как многие другие, активизировался человеческим голосом – возможно, он реагировал на голос любого человека, почти без ограничений. Данло хотел уже сказать “выключись”, но тут увидел, что Эде смотрит на него. На светящемся лике бога последовательно и очень быстро сменялись выражения тревоги, сожаления, горя, гнева, гордости, ликования и снова тревоги. Это поражало, поскольку образы Эде программировались только на мудрость, безмятежность, радость и порой любовь.
– Пожалуйста, не выключай меня, – сказал Эде.
– Откуда ты знаешь, что я собираюсь тебя выключить?
– У меня много глаз, и я многое вижу.
– Неужели ты способен читать мою мимику? Ты работаешь по цефической программе, да?
– Мои программы очень разнообразны. И основной алгоритм велит мне просить тебя, чтобы ты меня не выключал.
– Понятно. Тебе приходится просить об этом.
– У меня нет ничего, кроме слов.
– Выходит, выключить тебя очень просто?
– Просто, если знаешь нужное слово.
– А ты его знаешь, это слово?
– Знаю, но не скажу.
– Понятно.
– Ведь стоит мне произнести его, и я выключусь.
– Значит, спрашивать его у тебя бесполезно?
– Само собой. Но зачем ты вообще хочешь меня выключить?
– Я хочу обнаружить источник радиосигнала. У меня есть предположение, что именно этот образник его и подает.
Лицо Эде внезапно выразило облегчение.
– Разумеется, это он, – с улыбкой подтвердил образ. – То есть я.
– Ты говоришь так, словно вы с этим компьютером идентичны.
– Он работает по моей программе. Разве ты не говоришь о своем теле и мозге как о том, что идентично тебе?
– Иногда говорю, – признался Данло. Он не стал говорить улыбающемуся образу, что когда-то думал о себе как о сплаве своего бессмертного “я” с другим “я”, представляющим собой белую птицу, называемую снежной совой. – Но я-то ведь не компьютер. – Я тоже не только компьютер, – самодовольно поведал Эде.
– Кто же ты тогда?
Эде ехидно улыбнулся и произнес: – Исх Алла мабуд дилла. Я программа, программист и тот, кого программируют.
Данло, помнивший много стихов на древнеарабском, улыбнулся этой цитате.
– Бог есть любовь, любящий и возлюбленная – но ты-то не Бог.
– Почему же? Разве я не Бог Эде?
При этих словах лик Эде наконец-то принял подобающее ему выражение мудрости, безмятежности, радости и, разумеется, любви. Глаза его вспыхнули, и все лицо озарилось золотым сиянием, как солнце. Данло стало больно смотреть на него, и онприкрыл глаза рукой.
– Ты всего лишь изображение Эде в образе человека. И даже будучи богом, Эде был Богом не более, чем пыль у меня под ногами. Не более… и не менее.
Лицо Эде выразило беспокойство.
– Ты говоришь о Боге Эде в прошедшем времени.
– Для обыкновенного образника ты очень наблюдателен.
– Я же сказал: у меня много глаз.
– И знаешь ты много разных вещей.
– Нет – очень мало. И трагичнее всего то, что в моей памяти почти не осталось места для новой информации.
– Но ты знаешь, что запрограммирован посылать сигналы в космос, да?
– Разумеется.
– Для чего ты это делаешь? И зачем нужен весь этот храм? – Данло показал на сельдак, поблескивающий на своей подставке в смежном зале. – Зачем тебя запрограммировали на то, чтобы ты зазывал сюда путешественников?
Данло потер, ноющий лоб, с трудом дыша здешним затхлым воздухом. В этом храме он чувствовал себя как в компьютере. В старом, пыльном компьютере.
– Скажи хотя бы, кто тебя программировал? Настоящий Бог Эде?
– Ты задаешь трудные вопросы.
– Ну извини.
– Дело не в том, конечно, что я не могу на них ответить. Но моя программа обязывает меня соблюдать определенные предосторожности.
– Понятно.
– Если бы я сам мог спросить тебя кое о чем, то ответы на твои вопросы, возможно, всплыли бы сами собой.
Данло улыбнулся, несмотря на испытываемое им раздражение, и сказал:
– Хорошо, спрашивай.
– Прекрасно. Я вижу, ты человек разумный.
– Спасибо.
– Мой первый вопрос таков: где ты был, когда принял мой сигнал?