— Сколько угодно. С детьми будьте осторожны.
Я спрыгнул со сцены и подошел к коляскам. Деткам завязали глаза, это хорошо. Заранее попросил. Что имеем? Два мальчика и одна девочка в возрасте от семи до четырнадцати лет. Нормально. Просканировал – атрофия зрительного нерва у всех. Причины разные, но работать будем.
Я положил руку на глазницу девочки.
— Будет немножко покалывать, но ты терпи, — попросил.
— Гут, — ответила она тихо.
Начали. Работал я не так быстро, как с пациентами с ДЦП – ну, так опыт совсем небольшой. Повозился. Да еще фотографы крутились вокруг, слепя вспышками. Но справился.
— Все, — сказал, обернувшись к залу. — Попрошу задернуть шторы – яркий свет детям сейчас противопоказан. Репортеров прошу снять вспышки с фотоаппаратов.
Удивительно, но все подчинились без звука. Немцы… Я по очереди стащил повязки с глаз детей. Они встали и закрутили головами. Люди в зале начали подниматься с мест.
— Как тебя зовут? — спросил я стоявшую рядом девочку.
— Лотта, — отозвалась она.
— Видишь того дядю? — я указал на надоевшего Хофмана.
— Да, — кивнула она. — У него волосы встрепанные. Ходить непричесанным неприлично, — добавила важно.
Зал взорвался хохотом. Хофман смутился. Воспользовавшись моментом, к детям подбежали родители. Пациенты стали им что-то говорить, тыча во все стороны пальчиками. Матери вытирали слезы. Ко мне подошел седовласый репортер.
— Герр Мурашко, — попросил. — Мы могли бы снять вас вместе с исцеленными детьми?
— Если только без вспышек, — напомнил я.
— Выйдем из здания, — предложил репортер. — Там света достаточно.
Так и поступили. Принять участие в фотосессии захотели многие. Репортеры привычно выстраивали сцены. Руководство клиники и советская делегация застыли на ступеньках перед входом в клинику. Вот Шредер пожимает руку русскому целителю. Персонал клиники окружил гостей из СССР, и они оживленно беседуют. Исцеленные дети с экстрасенсом из Советского Союза. Семилетняя Лотта у меня на руках, мальчики прижались с боков. Благодарные немецкие матери обнимают целителя…
Так и провозились почти до ужина. В этот раз Шредер отвез нас в шикарный ресторан в центре Франкфурта. Кроме него принимающую сторону представляли уже знакомый нам Вольф и… Хофман.
— Наш ведущий специалист в области неврологии, — отрекомендовал его управляющий.
— Рад познакомиться, профессор, — сказал я, пожимая руку встрепанного. Он, к слову, так и не причесался.
— Можете обращаться ко мне запросто, — ответил Хофман. — Считайте, коллеги. Я обследовал исцеленных вами детей. Вы правы: рефлексы восстановились у всех. Пациентов ждет реабилитация, но это не вызывает опасений за их будущее. Как вы это делаете, герр Мурашко?
— Сам не знаю, — пожал плечами. — Господь Бог наградил меня даром, я его использую.
— Вы верите в Бога? — удивился он. — Будучи коммунистом?
— Я не состою и никогда не состоял в коммунистической партии. И не собираюсь в нее вступать.
— Господа! — прервал нашу беседу Шредер. — Прошу всех за стол.
Ужин прошел, что называется, в теплой и дружеской обстановке. Звучали тосты за советско-немецкую дружбы, были шутки и много смеха. Хофмана подкалывали за его вечно встрепанный вид; профессор смеялся вместе со всеми. Было видно, что к шуткам насчет своей внешности привык. Владимир Сергеевич поблагодарил немцев за теплый прием и пригласил в Минск. Те обещали подумать. Я веселился вместе со всеми и ждал. Не зря. Улучив момент, Шредер отвел меня в сторону.
— Как смотрите на то, чтобы поработать в нашей клинике? — задал ожидаемый вопрос.
— А разрешат? У меня нет медицинского диплома.
— Это не ваша забота, — улыбнулся он. — Формальности беру на себя. Как и разрешение для вас с супругой проживать в Германии.
— Данке, — кивнул я. — Осталось уточнить вопрос с оплатой.
— Десять тысяч марок в месяц! — победно объявил он. — Как профессору и доктору наук.
— Не пойдет, герр Шредер, — покрутил я головой.
— Почему? — изумился он.
— Небольшой сеанс арифметики. Я в состоянии исцелить за день не менее двадцати детей. Предположим, работаю двадцать дней в месяц. Итого четыреста пациентов. Делим десять тысяч на четыреста, получаем двадцать пять марок. Двадцать пять марок за исцеление от неизлечимой болезни! Извините, но я не работаю за миску супа.
— Сколько вы хотите? — буркнул он.
— В СССР мне платят пятьсот рублей за пациента. По курсу Государственного банка СССР это тысяча двести пятьдесят марок. А теперь ответьте: почему немец должен платить мне в пятьдесят раз меньше? И какой смысл мне соглашаться на такие условия?