— Да никто и не выставляет, — отмахнулся Три Семерки, — упаси меня бог! Ладно, — вздохнул он, — дадим его физию по телику, может, кто и откликнется.
— Надо бы сравнить его отпечатки…
— Сравним, — Руденко бросил на Яну недовольный взгляд, — я свое дело знаю.
Его покрасневшие глаза моргнули и уставились на полупустую бутылку.
— Выпьешь?
— Нет, спасибо. Мне пора.
— Погодь, — примиряюще улыбнулся Три Семерки, — я тебя довезу.
— Очень мило с твоей стороны, — ответила ему такой же миролюбивой улыбкой Яна, преисполнившаяся терпения и смирения именно потому, что знала: еще несколько минут, и она освободится от Руденко. Долгое общение с ним порой действовало на нее угнетающе. В такие минуты от него прямо-таки веяло какой-то безнадегой, которую тот скрывал за своими широкими жестами и бравурными декларациями.
— Чем завтра собираешься заниматься? — спросил Руденко Яну, когда они уже ехали в машине, а за окном мелькали реденькие золотистые огоньки и ветер бешено раскачивал выстроившиеся вдоль дороги траурным кортежем голые тополя.
— Пока еще? не знаю, — Яне показалось, что Руденко ведет себя точь-в-точь как растерянный ребенок, хватается за нее, как за спасительную соломинку.
Она потрепала по холке Джемму, сидящую с ней рядом на сиденье, в который раз осознав, что для нее порой молчаливое общение с животными куда более ценно и приятно, чем нудные разговоры с себе подобными.
Яна соврала, когда сказала лейтенанту, что ума не приложит, чем же заняться ей завтра. Она наметила визит к матери Оксаны Санталовой. Для этого, конечно, придется звонить Руденко, узнавать адрес и так далее. Вчера, возвращаясь с дознания, она не стала спрашивать у него об этом — столько Руденко за один день было куда как избыточно!
Стрелки часов, на которые Яна взглянула тут же по пробуждении, показывали без десяти девять. Она чувствовала себя вполне отдохнувшей. И лишь горечь от сознания, что в этой странной истории с каждым днем все только еще больше запутывается, делала это тусклое и по-весеннему прохладное утро унылым и безрадостным. Приняв горячую ванну и покормив Джемму, Яна стала собираться.
На этот раз она выбрала бежевый брючный костюм, кофейного цвета блузку, а на шею повязала крапчато-абрикосовый шейный платок. Сверху надела коричневое кашемировое пальто, доходящее едва до колен, но при этом прекрасно облегающее фигуру и придающее лоск. К десяти тридцати, позвонив Руденко и, как всегда, встревожив его — этого супермена тревожили даже крохотные просьбы, — Яна, располагающая адресом Паниной Екатерины Васильевны, вышла из дома. И сделала это как нельзя более кстати, ибо к остановке, где толпились люди, приближалось маршрутное такси. На улице заметно потеплело, накрапывающий дождь только усиливал сладкое ощущение, что зима сдвинулась с мертвой точки и вот-вот наконец отступит перед мощным весенним натиском.
Пока же весна исподволь прокладывала себе дорогу в изнемогающий от долгого ожидания солнца и ручьев город, крадучись пробиралась по отвоеванным тропкам, все больше обнажая тротуары и крыши, внедрялась, подобно спецагенту, в штабную жизнь зимнего врага.
Яна рассеянным взглядом отмечала происходящие перемены, думая о своем. В кармане лежала неизменная колода карт, их знакомый глянец ласкал Янины пальцы. Несмотря на запутанный характер дела, размышляла она, у нее был повод для радости или хотя бы для удовлетворения. Она спасла жизнь Оксане Санталовой, хотя, принимая в расчет нынешнее коматозное состояние последней, можно лишь с небольшой долей вероятности полагать, что ее ждет пробуждение. И все-таки она, Яна, благодаря своему дару разрушила чьи-то преступные замыслы. Она запрещала себе возвращаться к возможному логическому раскладу событий, сделанному вчера по возвращении от Руденко, желая дать своим мыслям отдых. Ей, чувствовала она, сейчас нужен пусть минимальный временный режим незаинтересованности, чтобы с новой силой активизировать свои способности. Этакая нирвана, ставшая производственной необходимостью.
И все-таки… Яна не удержалась и, положив карту “Взгляд в будущее” на колени, накрыла ее ладонью. Зажмурилась, удобнее устраиваясь на сиденье. То ли она насмотрелась на белый снег, то ли в ней отозвались воспоминания о вчерашнем больничном инциденте, только ей снова привиделась больница, но не та, коридоры которой осели пеплом ужаса в ее сознании.
Коридоры, отделанные мраморной плиткой, странно разбухали, шевелились, пузырились, дрожали и плавились, а Яна все летела по ним, словно вчерашнее видение продолжалось. Но вдруг коридор кончился, выплеснувшись в широкий и просторный холл. Он был пуст, гулок и полон голубоватого света. Далее перед взором Яны мелькнуло что-то гладкое и белое. Это была дверь. На ней темнела пластиковая табличка. Но как ни силилась Яна прочесть написанное на табличке слово, она не могла. Светлые буквы сливались в единое облако. И тут в уши Яны прянул пронзительный детский плач. Через минуту он смолк, заглушаемый неразборчивым эхом встревоженных и радостных голосов. Видение померкло, оставив в Яне ощущение досадной недосказанности и разочарования…
Яна и не заметила, как приехала к рынку. Она вышла из такси и, идя по Чапаева в сторону Московской, предприняла новый аутотренинг, стараясь очистить сознание от только что “виденного”. Пересекла Московскую и, свернув налево, вскоре остановилась перед двухэтажным домом. Тронула массивную, покривившуюся от времени деревянную дверь-калитку, и очутилась в небольшом дворике, образованном стеной какого-то производственного объекта, гаражами, вышеозначенным домом и ветхими сараями, запертыми на гигантские замки. У нее было впечатление, что она оказалась в поре своего детства, в раю, кущи которого были образованы вот из таких очаровательных в своей смиренной нищете двориков, полных тихой меланхолии и запаха жареной картошки, чудодейственным образом слитых со сладко-гнилостным ароматом мокрой штукатурки и плесени, наполнявшей зябким цветением уголки старых подъездов.