Поздравляющие подымали рюмки, следовали к имениннику чередой. Выпала пора говорить боевому офицеру, недавно уволенному в запас, полковнику Колокольцеву. Ветеран Афганской и обоих Чеченских, мастер спецопераций, теоретик «войн будущего», он работал в Генштабе и был уволен за «неблагонадежность». Близкий к русским националистическим кругам, он опубликовал в газете «Утро» «Манифест русского офицера», где почти в открытую призывал к национально-освободительной войне против ненавистного «ига иудейского». Полковник был худ и нервичен. Бледный лоб пересекал серый шрам — след афганского осколка. Губы время от времени начинали дрожать — результат контузии под Бамутом. От него исходила взрывная энергия, готовая хлестнуть осколками и ударной волной, но трудно было предсказать, куда в момент взрыва прянет пучок огня и стали.
— Товарищ генерал, — строго, салютуя глазами, губами, всей нервной седой головой, обратился Колокольцев к Буталину, — вы — гордость и честь русского офицерства. Образец солдатского служения и долга. Русский офицер унижен и, что греха таить, деморализован, ибо у него нет своего государства, нет армии, коим он всегда привык служить, не жалея жизни. А есть горстка банкиров, подчинивших себе Россию. Офицеры сегодняшней обескровленной армии стреляются, пускают себе пулю в лоб. Но лучше бы они выпустили эту пулю во врага Отечества, который пьет русскую кровь, глумится над русскими слезами. Не вечно мы будем стреляться, будем и стрелять. Там, на Саланге, мы вместе с вами проводили спецоперацию, в результате которой был подорван начальник штаба Пандшерского льва, Ахмат-Шаха Масуда. Мы не забыли, как ставить фугасы. Когда-нибудь, где-нибудь да взлетит бронированный «мерс» с олигархом. Вам же, товарищ генерал, долгих лет жизни на славу Отечества. Честь имею! — он рывком наклонил голову. Шагнул к генералу с рюмкой, и было видно, как стекло ходило ходуном в дрожащей руке.
Сарафанов чувствовал неистовый дух полковника, его пассионарную нетерпимость. Они были знакомы — Сарафанов выделил деньги на издание монографии Колокольцева о методике проведения «спецопераций», книги, оказавшейся ненужной нынешнему «оккупированному» Генштабу.
Героического полковника сменил энергичный, брызжущий здоровьем предприниматель Молодых, румяный, с вихрами волос, крепкой бородкой, напоминавший расторопного купца. Он и был расторопным, удачливым, вертким. Занимался строительством сельского жилья, получал подряды на восстановление снесенных паводком поселков, бился с конкурентами, организовал товарищество «Русский хозяин», куда вовлекал таких же, как и он, предприимчивых и деловых людей, везде повторяя, что если дать дорогу русскому бизнесу, сформировать русский банковский капитал, то Россия разом совершит долгожданный рывок, русские люди получат работу, русские женщины станут рожать и уныние, уносящее из народа веру и свет, будет одолено.
Сарафанова привлекало в Молодых неиссякаемое жизнелюбие, веселая удачливость, с какой он обходил препоны враждебных финансистов и жадных хапуг, каждый раз получая прибыльные заказы, богатея, расширяя дело, являя пример настоящей русской сметки. Молодых был из старообрядцев и успешным ведением дел подтверждал свое происхождение.
Сарафанов всеми любовался, всех любил. Чувствовал свое с ними кровное родство, глубинное единение, позволявшее без объяснений и слов вступать в их сокровенное братство, исключавшее осторожность, подозрительность, недоверие, какие он носил в себе, вращаясь во враждебной среде. Все были талантливые, яркие люди. В каждом присутствовал дар, благородные помыслы, готовность к жертве и подвигу. Такими людьми создавалась Россия, хранилась от врагов, заслонялась от напастей. Они были лучшими, истинными сынами Отечества. Их разобщали враги, старались отсечь от народа, отдаляли от рычагов управления, уводили от творчества и политики.
Торжество достигло предела, за которым гости больше не слушали хвалебных тостов. Славословия тонули в гуле, в звоне посуды, в отдельных вскриках и хохоте. Да и сам герой, казалось, устал от хвалений, утомился подыматься на каждый тост, целоваться и чокаться. Жена Буталина Нина казалась опьяневшей. Плескала в воздухе длинными пальцами, покачивалась, закрывая глаза, словно напевала. По инерции отдельные гости еще продолжали величать именинника.