– Ну что ж, – проговорил я, – если ты действительно так считаешь, то и ладно.
Повесив трубку, я подумал, что, в общем-то, ничего неожиданного не произошло. Льюис Карр был пай-мальчиком и никогда не нарушал правил игры. А значит, не нарушит и впредь.
10
Путь от дома Уайтинга к медицинской школе пролегал мимо Линкольновской больницы. Проезжая, я увидел возле будки для вызова такси Фрэнка Конвея; он стоял, нахохлившись, засунув руки глубоко в карманы пальто и вперив взор в мостовую, в позе человека, которого одолевают тоска и застарелая одуряющая усталость. Я подкатил к тротуару.
– Хотите, подвезу?
– Мне надо в детскую больницу, – ответил Конвей, немного удивившись моей предупредительности: мы с ним никогда не были близкими друзьями.
Врач он прекрасный, но человек – не приведи господь. От него уже сбежали две жены, причем вторая – через полгода после свадьбы.
– Это мне по пути, – сообщил я ему.
Разумеется, детская больница была вовсе не по пути, но я в любом случае отвез бы его туда, потому что мне хотелось поговорить с Конвеем. Он влез в машину, и мы влились в уличный поток.
– Зачем вам в детскую? – спросил я.
– На конференцию. Их там проводят каждую неделю. А вам?
– Хочу пообедать с приятелем.
Конвей кивнул и откинулся на спинку. Он был еще совсем молод – тридцать пять лет. Стажировался Конвей под началом лучших кардиохирургов страны, а теперь превзошел своих учителей. Во всяком случае, так о нем говорили. Не знаю, правда ли это. Конвей принадлежал к той горстке врачей, которые прославились так быстро, что стали немного смахивать на политиканов и кинозвезд. Поклонники слепо почитают их, враги столь же слепо ненавидят. Внешне Конвей был очень видным мужчиной – крепким, мощным, с чуть тронутыми сединой волосами и глубокими проницательными голубыми глазами.
– Хочу извиниться за свое поведение нынче утром, – сказал он. – Не думал, что так вспылю.
– Ничего страшного.
– Надо будет попросить прощения у Герби. Я ему такого наговорил…
– Он поймет.
– Черт, как же погано, – продолжал Конвей. – Но когда пациент умирает у вас на глазах… Буквально разваливается на части… Вам это неведомо.
– Да, – согласился я.
Мы немного помолчали. Наконец я сказал:
– Можно попросить вас об услуге?
– Конечно.
– Расскажите мне о Джей Ди Рэнделле.
Конвей замялся.
– Зачем вам это?
– Простое любопытство.
– Врете.
– Хорошо, вру.
– Они сцапали Ли, правильно?
– Да.
– Он виновен?
– Нет.
– Вы готовы в этом присягнуть?
– Я верю ему.
Конвей вздохнул.
– Вы же не дурак, Джон. Представьте себе, что в таком преступлении обвинили вас. Неужели вы не станете все отрицать?
– Дело не в этом.
– Как раз в этом. Тут любой закричит: это не я!
– А разве Арт не может быть невиновен?
– Не просто может, а, скорее всего, так и есть.
– Ну так и что же вы тогда?
Конвей покачал головой.
– Вы забываете, как работает система. Джей Ди – важная шишка. Джей Ди потерял дочь. А поблизости весьма кстати отирается китаец, который слывет подпольным акушером. Все как по нотам.
– Мне уже доводилось слышать нечто подобное. Вы меня не убедили.
– Стало быть, вы не знаете Джей Ди Рэнделла.
– Что верно, то верно.
– Джей Ди Рэнделл – пуп Земли и центр мироздания, – продолжал Конвей. – Влиятельный, богатый и уважаемый человек, вполне способный получить все, чего ни пожелает. Даже голову какого-то жалкого китайца.
– Но зачем она ему? – спросил я.
Конвей расхохотался.
– Братец мой, вы что, с луны свалились?
Должно быть, на моей физиономии появилась озадаченная мина. Конвей пустился в объяснения:
– Известно ли вам, что… – он умолк, поняв, что мне ничего не известно. Мгновение спустя Конвей демонстративно сложил руки на груди, откинулся на спинку сиденья и устремил взор на дорогу.
– Ну? – поторопил я его.
– Спросите лучше Арта.
– Я спрашиваю вас.
– Или Льюиса Карра. Может быть, он вам расскажет, а я не буду.
– Что ж, тогда поведайте мне о Рэнделле.
– Как о хирурге?
– Хотя бы.
Конвей начал:
– Хирург он посредственный, почти никудышный. Теряет пациентов, которых можно было бы спасти. Молодых крепких людей.
Я кивнул.
– К тому же он мерзавец, – продолжал Конвей. – Измывается над стажерами и всячески унижает их, внушает комплекс неполноценности. С ним работает немало славных молодых ребят, и он держит их в ежовых рукавицах. Знаю по себе. Я два года работал в хирургии грудной полости, прежде чем выучился на кардиохирурга в Хьюстоне, и Рэнделл был моим начальником. Когда я познакомился с ним, мне было двадцать девять, а Рэнделлу – сорок девять. Он умеет пустить пыль в глаза этой своей деловитой повадкой, костюмами с Бонд-стрит и дружбой с владельцами средневековых замков во Франции. Разумеется, костюмы и замки еще не делают его хорошим хирургом, но Рэнделл умеет создавать видимость. Эдакий ореол благообразия.