– Кофе?
– Да, пожалуй.
– Мне жаль, что малыши капризничают. Последние дни им было очень нелегко.
– Как и всем нам.
Джудит разлила кофе и присела к столу.
– Мне все не дают покоя эти письма к Бетти, – сказала она.
– А что такое?
– Ничего особенного. Просто их общий дух. Оказывается, вокруг нас – тысячи и тысячи людишек, которые только и ждут удобного случая. Тупые узколобые мракобесы.
– Демократия в действии, – ответил я. – Эти людишки правят страной.
– Хватит надо мной смеяться.
– Я не смеюсь. Я понимаю, о чем ты говоришь.
– Мне страшно, – продолжала Джудит, пододвигая мне сахарницу. – Кажется, мне лучше уехать из Бостона и никогда не возвращаться сюда.
– Везде хорошо, где нас нет, – ответил я. – Пора бы свыкнуться с этой мыслью.
***
У себя в кабинете я убил два часа, просматривая старые учебники и журнальные статьи. И размышляя. Я не знал, как связать воедино всех этих людей – Карен Рэнделл, Сверхголову, Алана Зеннера, Бабблз, Анджелу. Я пытался разобраться в действиях и побуждениях Уэстона, но в конце концов только еще больше запутался.
– Девять часов, – объявила Джудит, входя.
Я поднялся и натянул пиджак.
– Убегаешь?
– Да.
– Далеко?
Я улыбнулся.
– Поеду в один бар в центре.
– Это еще зачем?
– Будь я проклят, если сам знаю.
«Электрический виноград» располагался рядом с Вашингтон-стрит. Выглядел он весьма непритязательно – старое кирпичное здание с широкими витринами, заклеенными бумагой, на которой красовались надписи: «Зефиры каждый вечер. Лихие плясуньи». Не знаю, как насчет плясуний, но рок-н-ролл и впрямь был лихой и разносился по всей округе.
Было десять часов. Четверг. Не очень оживленный вечер. Два-три морячка, столько же проституток. Эти последние отирались в конце квартала, приняв зазывальную стойку цапли и выпятив животы. Одна каталась вокруг бара на маленькой спортивной машинке. Проезжая мимо меня, она улыбнулась, захлопала замурованными в тушь ресницами.
Внутри бара было чадно, смрадно, влажно и по-звериному потно. Грохот стоял оглушительный, он сотрясал стены, давил на барабанные перепонки, спрессовывал воздух едва ли не до жидкого состояния. У меня зазвенело в ушах. Я остановился, чтобы глаза малость привыкли к темноте. В кабинках вдоль стены стояли дешевые дощатые столы, возле другой стены тянулась длинная стойка. Перед сценой был тесный пятачок, на котором отплясывали двое матросов и две молодые толстухи весьма неопрятного облика. Вот, собственно, и вся клиентура.
На возвышении грохотали «Зефиры», ансамбль из пяти человек. Три гитариста, барабанщик и певец, который лизал микрофон, обхватив ногой штатив. Музыканты производили чертовски много шума, но их физиономии оставались тупыми и бесстрастными, словно парни чего-то ждали и наяривали на своих инструментах, просто чтобы скоротать время. Слева и справа от них стояли две девицы из подтанцовки в бикини с оборочками. Одна была круглолица и коренаста, другая – прекрасна ликом и безобразна фигурой. В свете прожекторов кожа девиц казалась белой как мел.
Подойдя к стойке, я попросил чистого виски со льдом. Теперь можно было не сомневаться, что мне подадут немилосердно разбавленный напиток. Этого я и хотел.
Расплатившись, я принялся разглядывать музыкантов. Роман, жилистый крепыш с копной жестких черных кудряшек на голове, мучил гитару. В розовом свете рампы его напомаженная шевелюра прямо-таки сверкала. Играя, он пристально вглядывался в свои пальцы.
– Неплохие ребята, – сказал я бармену.
Он передернул плечами.
– Неужто вам нравится такая музыка?
– Конечно. А вам?
– Дребедень, – ответил он. – Какофония.
– Что же вы предпочитаете?
– Оперу, – сообщил мне бармен и отправился обслуживать другого посетителя. Я так и не понял, шутит он или нет.
«Зефиры» завершили свой номер, и матросы на танцплощадке захлопали в ладоши, но их никто не поддержал. Продолжая покачиваться в такт только что отгремевшей мелодии, певец подался к микрофону и с придыханием произнес: «Спасибо, спасибо», – как будто ему внимала многотысячная аудитория.
– А теперь, – объявил певец, – мы исполним старую песенку Чака Берри.
«Старой песенкой» оказалась «Долговязая Салли». И впрямь старье. Во всяком случае, достаточно древняя, коль скоро я прекрасно помнил, что песнь сия – творение Литтл Ричарда, а вовсе не Чака Берри. Под нее я, бывало, отплясывал с девчонками в таких же дурацких заведениях. Это было во времена, когда негры еще считались забавными существами. Не людьми, а просто приложением к музыке. Разумеется, я тогда еще и не помышлял о женитьбе. В те дни белые парни могли спокойно заходить в бар «Аполлон» в Гарлеме.