Я промолчал. Я знал, что это за ранки. Но человек, не имеющий достаточного опыта, никогда не догадался бы, откуда они взялись.
– Когда ее привезли? – спросил я.
Гаффен покосился на Хендрикса и ответил:
– В пять утра. Но смерть наступила где-то около полуночи. Это вам о чем-нибудь говорит? – спросил он Хендрикса.
Тот покачал головой и закусил губу. Гаффен попросту издевался над парнем. Я подумал было, что надо вступиться за Хендрикса, но не стал: всех не защитишь. Медика хлебом не корми, дай только повергнуть в трепет младшего товарища. Эскулапы называют это «учением». И я, и Гаффен, и Хендрикс прекрасно понимали, что происходит.
– Как, по-вашему, где был труп эти пять часов? – спросил Гаффен.
– Не знаю, – с несчастным видом пробормотал Хендрикс.
– Попробуйте угадать.
– На кровати?
– Черта с два! Обратите внимание на трупные пятна. Тело вообще не лежало, оно находилось в сидячем положении и с наклоном.
Хендрикс снова взглянул на труп и в очередной раз покачал головой.
– Ее нашли в сточной канаве, – продолжал Гаффен. – На Чарльстон-стрит, в двух кварталах от Поля брани. В сточной канаве.
– О ..
– Ну-с, теперь-то вы сможете определить происхождение этих штуковин? – спросил Гаффен.
Хендрикс опять покачал головой. Это могло продолжаться до бесконечности, и Гаффен не преминул бы извлечь из своей забавы максимум удовольствия. Поэтому я откашлялся и сказал:
– Вообще-то, Хендрикс, это крысиные укусы. Их ни с чем не спутаешь: крысы сначала прокалывают кожу клыками, а потом отрывают клиновидные полоски ткани.
– Крысиные укусы… – еле слышно повторил Хендрикс.
– Век живи – век учись, – назидательным тоном изрек Гаффен и взглянул на часы. – Мне пора на патоисследование. Рад был повидаться, Джон. – Он стянул перчатки, вымыл руки и снова повернулся к Хендриксу.
Тот все еще таращился на пулевые ранения и укусы.
– Неужели она пять часов просидела в сточной канаве?
– Да.
– И полиция ее не нашла?
– В конце концов нашла.
– Кто же ее так уделал?
Гаффен прыснул.
– Это вы мне скажите. У нее поражение слизистой оболочки рта, сифилис на начальной стадии. Она лежала в нашей больнице. Пять раз воспалялись трубы, с этим она тоже лежала у нас. Когда ее нашли, в лифчике оказалось сорок долларов. – Гаффен взглянул на Хендрикса, покачал головой и ушел.
Когда мы остались вдвоем, Хендрикс сказал:
– И все-таки я не понимаю. Она что, была проституткой?
– Да, – ответил я. – И ее застрелили. А потом она пять часов провалялась в сточной канаве, где ее грызли крысы.
– О!
– Такое случается, – добавил я. – И весьма часто.
Открылась дверь, и в прозекторскую въехала каталка с накрытым простыней телом. Санитар взглянул на нас и спросил:
– Вы вскрываете Рэнделл?
– Да, – ответил Хендрикс.
– На какой стол ее положить?
– На средний.
Санитар подкатил тележку поближе и переместил тело на стальной стол. Сначала – голову, потом ноги. Труп уже успел окоченеть. Санитар снял простыню, ловко сложил ее и бросил на тележку.
– Надо расписаться, – сказал он, протягивая Хендриксу бланк.
Хендрикс поставил свою подпись.
– Я не очень в этом разбираюсь, – признался он мне. – Во всяких там полицейских делах. Я только однажды работал для властей. Производственная травма. Рабочему проломило голову, и он помер. Но сегодняшний случай мне в диковинку.
– Почему вас назначили на это вскрытие? – спросил я.
– Наверное, просто не повезло. Я слышал, что вскрывать должен был Уэстон, но, наверное, он отказался.
– Лиланд Уэстон?
– Он самый.
Уэстон был главным патологоанатомом Городской больницы. Прекрасный старикан и, вероятно, лучший из бостонских специалистов.
– Ну что, начнем, пожалуй, – предложил Хендрикс.
Он подошел к раковине и приступил к долгой кропотливой процедуре мытья рук. Меня всегда раздражали патологоанатомы, которые усердно обрабатывают руки перед вскрытием. Получается какая-то вульгарная пародия на хирурга. Человек в наряде, состоящем из мешковатых штанов и безрукавки с глубоким вырезом, драит руки, чтобы взяться за пациента, которому уже давно наплевать, занесут ему заразу или нет. Вот ведь дурь.
Но на Хендрикса я не сердился, потому что он просто тянул время, собираясь с духом.
***
Вскрытие – зрелище не из приятных. Особенно удручающее, когда на столе лежат останки такой молодой и красивой девушки, как Карен Рэнделл.
Обнаженное тело лежало навзничь, белокурые волосы струились в потоке бегущей по столу воды, ясные синие глаза слепо смотрели в потолок. Пока Хендрикс надраивал руки, я быстро осмотрел тело и ощупал кожу. Она была гладкая и холодная, белая с сероватым отливом. Именно такой и бывает кожа человека, умершего от потери крови.
Хендрикс проверил, заряжен ли фотоаппарат, жестом попросил меня посторониться и сделал три снимка с разных ракурсов.
– У вас есть ее история болезни? – спросил я.
– Нет, она у старика, мне дали только выписку из амбулаторной карты.
– И что там?
– Клинический диагноз – смерть от вагинального кровотечения, осложненного общей анафилаксией.
– Общая анафилаксия? Откуда она взялась?
– Ума не приложу, – отвечал Хендрикс. – С ней что-то сотворили в отделении экстренной помощи, вот только что?
– Занятно… – пробормотал я.
Покончив с фотографированием, Хендрикс подошел к грифельной доске. В большинстве прозекторских висят такие доски, на которых патологоанатомы записывают данные вскрытия – отметины на теле, вес и внешний вид органов и тому подобные сведения. Хендрикс вывел на доске имя покойной и номер ее карточки, и в этот миг в анатомичку вошел еще один человек. Я сразу узнал лысый череп и сутулую спину Лиланда Уэстона. Лиланду перевалило за шестьдесят, и он уже собирался на пенсию, но, несмотря на сутулость, был полон сил и выглядел эдаким живчиком. Лиланд быстро пожал нам руки. С его приходом Хендриксу заметно полегчало.