Я сообщил врачу, что под микроскопом костный мозг пациента выглядел почти нормально. Мы вместе осмотрели больного и обнаружили, что недомогание не проходит. На слизистой полости рта появилось изъязвление, на ногах и спине были явные признаки стафилококковой инфекции. Пациента сильно лихорадило, он чувствовал сонливость и туго соображал.
Мы никак не могли понять, почему костный мозг почти в норме, а пациенту так худо. Целый день ломали мы голову над этой загадкой, и наконец, часа в четыре, я догадался спросить лечащего врача, не было ли в области пункции каких-либо болезнетворных микробов. Врач ответил, что не обратил на это внимания. Тогда мы снова отправились к пациенту и осмотрели его грудь. К нашему удивлению, мы не нашли следа от укола трепанационной иглой. Значит, образец костного мозга был взят у какого-то другого пациента. Оказалось, что медсестра или стажер перепутали ярлычки и взяли пункцию у больного с подозрением на лейкемию. Мы срочно взяли костный мозг у нашего пациента и обнаружили, что он действительно почти не функционирует.
Этот человек в конце концов выздоровел, но я никогда не забуду, как мы с врачом ломали голову над результатами лабораторных анализов.
***
И вот теперь я испытывал точно такое же чувство: что-то было не так, что-то не стыковалось. Я еще не знал, что именно, но подозревал, что все люди, с которыми я беседовал, хотели совсем не того, чего желал я. Мы словно говорили на разных языках. Моя собственная точка зрения была ясна и однозначна: Арт невиновен, пока не доказано обратное. А обратное пока не доказано.
Но никого другого, похоже, не волновало, виновен Арт или нет. То, что я считал самым важным, для других не имело никакого значения.
Интересно, почему?
ВТОРНИК, 11 ОКТЯБРЯ
1
Когда я проснулся, новый день показался мне самым что ни на есть заурядным. Я встал таким же измученным, каким лег накануне; на улице было серо, промозгло и холодно, и меня вовсе не тянуло туда. Сняв пижаму, я принял горячий душ. Когда я брился, в ванную вошла Джудит и, наспех поцеловав меня, отправилась на кухню собирать завтрак. Я улыбнулся своему отражению и вдруг поймал себя на том, что гадаю, какой график операций составлен в больнице на сегодня.
А потом вспомнил, что не поеду в больницу. И вспомнил, почему. Потому что день был вовсе не заурядный.
Я подошел к окну и уставился на бежавшие по стеклу струйки. В этот миг я впервые подумал, что, может быть, разумнее всего было бы выкинуть Арта из головы и вернуться к повседневной работе. Приехать в лабораторию, поставить машину, снять пальто, повязать фартук, натянуть перчатки, словом, исполнить привычный ритуал… Мысль об этом была так приятна, так соблазнительна. В конце концов, это моя работа, и она мне по душе. Никакой тебе нервотрепки, никаких потрясений. Работа, которой меня обучали. И нечего мне играть в сыщиков-любителей. Холодным серым утром мое шерлокхолмство показалось мне просто нелепым.
Но потом перед глазами встали виденные накануне лица. Арт, Джей Ди Рэнделл, самодовольный Брэдфорд. И я понял, что никто, кроме меня, не поможет Арту выпутаться.
А поняв, почувствовал жгучий страх, почти панический ужас.
Мы с Джудит завтракали вдвоем, дети еще спали.
– Что ты намерен делать сегодня? – спросила она.
– Еще не знаю.
Я и сам задавался этим вопросом. Надо было разузнать побольше и о Карен, и в особенности о миссис Рэнделл. По сути дела, мне мало что было известно о них.
– Начну с девушки, – решил я.
– Почему?
– По отзывам, она была сущим ангелом, добрым и светлым небесным созданием, прелестной девочкой и всеобщей любимицей.
– Возможно, это правда.
– Да, – согласился я. – Только неплохо бы выслушать и мнения других людей, а не только ее отца и брата.
– Где же ты их выслушаешь?
– Начну с колледжа Смита, – решил я.
***
Колледж Смита, Нортгемптон, Массачусетс. Две тысячи двести девушек живут в здешней глухомани и получают прекрасное образование. Два часа по шоссе до поворота на Холлок, потом – еще полчаса по узким дорогам. Наконец я проскочил под железнодорожным мостом и въехал в городок. Нортгемптон мне никогда не нравился. Тут царит какая-то странная атмосфера, слишком гнетущая для университетского городка. Веет всеобщим раздражением и какой-то безысходностью, отчаянием двух тысяч двухсот девушек, заточенных в глуши на четыре года, и злостью местных жителей, вынужденных терпеть их здесь.
Студенческий городок очень красив, особенно по осени, когда начинает желтеть листва. Даже дождь не в силах смыть эту красоту. Я отправился прямиком в справочное бюро и заглянул в журнал регистрации студенток и преподавателей. Получив в бюро план городка, я пустился на поиски Хенли-холла – общежития, в котором прежде обреталась Карен Рэнделл.
Это был белый деревянный домик на Уилбер-стрит, дававший приют четырем десяткам девушек. На первом этаже размещалась общая гостиная, отделанная яркой узорчатой тканью, призванной подчеркнуть, что здесь живут девушки, и выглядевшей совершенно несуразно. По гостиной слонялись обитательницы дома, облаченные в комбинезоны, с распрямленными при помощи утюга волосами. У двери стоял столик дежурной. Я подошел к сидевшей за ним девушке и сказал:
– Мне нужна Карен Рэнделл.
Девица вздрогнула и посмотрела на меня как на престарелого насильника.
– Она моя племянница, – пояснил я. – Меня зовут доктор Берри.
– Меня не было тут в выходные, – ответила девушка, – и я еще не видела Карен. Кажется, она ездила в Бостон.
Мне повезло: эта девица, похоже, еще не знала о случившемся. А остальные? Вероятно, наставница уже в курсе. Или ей вот-вот сообщат. Мне вовсе не хотелось встречаться с наставницей.
– О! – воскликнула девушка за столом. – Кстати, вот идет Джинни, ее соседка по комнате.
Джинни была темноволосой девочкой в плотном комбинезоне и драном свитере в обтяжку. Несмотря на такой наряд, она как-то ухитрялась выглядеть холодной и чопорной. Вероятно, благодаря выражению лица.