— За такие работы не беремся, — сказал старичок. — Совершенно исключено.
— Раньше брались, — пояснила старушка, — в былые времена.
Я тяжело вздохнул:
— Мне, собственно, нужно узнать от вас кое-что. Дело в том, что моя дочь ярая поклонница одного джаза, а вы как раз этот самый джаз фотографировали. Я хотел бы сделать ей сюрприз, вот и подумал, что…
— Вашей дочери шестнадцать? — Он посмотрел на меня с подозрением.
— Вот именно, исполняется на следующей неделе.
— А мы фотографировали джаз?
— Да, — сказал я и передал ему фотографию. Он долго рассматривал ее.
— Это же не оркестр, а всего один человек, — сказал он наконец.
— Я знаю, но он работает в этом джазе. Вы делали эту фотографию, вот я и подумал, может быть…
Но старичок уже повернул фотографию и рассматривал ее обрат: ную сторону.
— Это наша работа. Видите, сзади наш штамп. Мы тут с тридцать первого года. Раньше дело принадлежало моему папаше.
— Все так, — подтвердила старушка.
— Разве это группа? — спросил старичок, взмахнув у меня перед носом фотографией.
— Один из группы.
— Как называется этот джаз?
— Не знаю. Потому я и обратился к вам. На фотографии стоит ваш штамп…
— Видел. Не слепой, — огрызнулся старичок. Он нагнулся и заглянул под прилавок. — Придется проверить по подшивке. У нас хранятся экземпляры всех фотографий. — Он начал вытаскивать пачки фотографий. Я был поражен. Он действительно наснимал десятки всяких джазбандов. — Жена никогда не может запомнить названия этих джазов, а я могу. Стоит мне увидеть музыкантов всех вместе, и я тотчас вспомню. Понимаете? Вот «Джимми и его Буяны». — Он быстро перебирал фотографии. — Вот «Певуны», «Старые калоши», «Камарилья», «Прощелыги». Названия застревают в голове.
Я пытался вглядываться в лица, но он перебирал фотографии слишком быстро.
— Минуточку, — остановил его я, указывая на одну фотографию. — По-моему, это он.
— «Зефиры», — сказал старичок неодобрительным тоном. — Да, это они — «Зефиры».
На фотографии были сняты пятеро парней. Все пятеро негры. На них были те же блестящие костюмы, что я видел на одиночном снимке. Все пятеро натянуто улыбались, словно недовольные тем. что их снимают.
— Вы знаете их имена? — спросил я.
Он повернул фотографию. Имена были нацарапаны сзади.
— Зик, Зак, Грек, Джордж и Счастливчик. Это они. — Я вытащил записную книжку. — Слушайте, а вы уверены, что их стоит приглашать на вечеринку вашей дочери? Это же хулиганье.
— Ничего, на один вечер сойдут. Вы не знаете, где их найти?
— Знаю, конечно. — Старичок указал большим пальцем в сторону улицы. — Они работают по ночам в «Электрическом апельсине». Все негры там околачиваются.
— Спасибо, — сказал я и пошел к выходу.
— Будьте осторожней, — посоветовала на прощанье старушка.
6
Элан Зеннер поразил меня своими размерами. Я прикинул, что росту в нем метр восемьдесят пять и весу килограммов сто.
Натолкнулся я на него, когда он выходил из закрытого стадиона «Диллон» после окончания тренировки. Зеннер был прямо, из душевой; его короткие черные волосы еще не успели просохнуть, и он старательно протирал их, словно исполняя совет тренера никогда не выходить с мокрой головой. Он сказал мне, что спешит пообедать и сесть заниматься, так что разговаривать нам пришлось на ходу, пересекая мост Ларса Андерсона по направлению к общежитиям Гарвардского университета. Сначала я болтал о пустяках. Зеннер учился на последнем курсе Леверетского колледжа. Основным предметом у него была история. Он сказал, что недоволен темой своей дипломной работы. И никак не может решить, стоит ли ему соваться на юридический факультет. На юридическом со спортсменами не больно-то цацкаются, только отметки подавай. Может, лучше все-таки податься на юридический в Йель. Говорят, там повеселей.
Наконец я заговорил о Карен.
— Как, и вы о том же?
— Не понимаю.
— Это уже второй раз за сегодняшний день. До вас здесь побывал Чудила.
— Чудила?
— Отец ее. Она его так называла. Она его по-всякому называла.
— Вы с ним говорили?
— Он приезжал ко мне, — уклончиво сказал Зеннер. — Ну и… я послал его подальше. Потому что не хочу в это впутываться.
— Но вы и так уже впутались.
— Черта с два! — Он стал переходить дорогу, ловко лавируя между машинами.
— Вы знаете, что с ней произошло? — спросил я.
— Послушайте, я знаю об этом больше других, больше даже, чем ее родители, больше, чем кто бы то ни было.
— Но вы не хотите впутываться.
— Выходит, что так.
— Видите ли, — сказал я. — Это ведь очень серьезное дело. Одного человека обвиняют в ее гибели. Вы должны сказать мне все, что знаете.
— Она была хорошая девчонка, — сказал он, — но у нее были свои трудности. Были у нас с ней и общие трудности. Началось все как нельзя лучше, а потом трудности слишком уж разрослись, и на том дело пришлось кончить. Вот и все. А теперь отстаньте от меня!
— По ходу процесса защита вызовет вас как свидетеля. А там уж придется давать показания под присягой.
— Нигде никаких показаний я давать не собираюсь.
— А это без вас решат, — сказал я. — Разве что процесса вообще не будет.
— То есть?
— То есть нам с вами лучше поговорить.
Мы прошли два квартала по Массачусетс-авеню в сторону центральной площади и уселись за столик в грязной маленькой таверне. Над стойкой бара виднелся экран цветного телевизора. Мы заказали по кружке пива и в ожидании стали слушать прогноз погоды. Диктор, жизнерадостный толстый коротышка, с веселой улыбкой предсказал дожди на завтра и на послезавтра.
— А вас это с какой стороны касается? — спросил Зеннер.
— Я считаю, что Ли невиновен.
Он рассмеялся:
— Вы единственный, кто так считает.
Появилось пиво. Я уплатил. Он отхлебнул из своей кружки и слизнул с губ пену.
— Ладно, — сказал он, удобнее устраиваясь в тесной кабинке. — Я расскажу вам все по порядку. Я познакомился с ней на вечеринке прошлой весной, приблизительно в апреле. Мы с ней поняли друг друга с первого взгляда. Да, я ничего о ней не знал. Красивая девчонка, вот и все! Я догадывался, что ей мало лет. Но сколько, узнал только на следующее утро. И чуть не обалдел. Подумать только! Шестнадцать… — Он отпил полкружки одним глотком. — Ну, мы начали встречаться, и мало-помалу я о ней кое-что узнал. — У нее была такая манера рассказывать— понемногу… очень хитрая, вроде как в старых многосерийных фильмах: «Продолжение следует», или «В субботу вы сможете увидеть следующую серию». В таком роде. На это она была мастерица. В июне, в самом начале июня, она заканчивала школу, и я сказал, что приеду посмотреть торжественную часть. Она не захотела. Я спросил, почему. Тут-то все и выяснилось: про ее родителей, и про то, что я не придусь ко Двору. Она мне все разъяснила, и я тут же с ней порвал. Тогда меня это здорово задело, но теперь мне как-то все равно.
— Больше вы никогда ее не видели?
— Видел один раз. Пожалуй, это было в конце июля. Я устроился на строительство на Мысе, работенка была непыльная, и много знакомых ребят туда же понаехало. Там я о ней кое-чего понаслушался, такого, о чем мне никто не говорил, пока мы крутили любовь. Про то, как ее достаточно пальцем поманить. Про то, как она ненавидит отца. И еще я узнал, что она делала аборт и потом рассказывала, будто это ребенок от меня. — Он допил пиво и жестом подозвал бармена. Мы заказали еще по одной. — Однажды я повстречался с ней совершенно случайно. Я ее спрашиваю, правда ли это насчет аборта, и она отвечает, что правда. Я спрашиваю, мой ли это был ребенок, а она и глазом не моргнув отвечает, что, мол, почем ей знать, кто отец. Ну, я послал ее куда подальше и отошел. Тогда она бежит ко мне и начинает просить прощения и предлагает опять дружить и опять встречаться. Я говорю, нет, мол, поздно. Тут она в слезы. Ну, в общем, я сказал, что заеду за ней вечером.