Сандерсон был совершенно прав: мы могли подсунуть следствию Питера Рендала. Но, пойдя на это, мы никогда не были бы до конца уверены, почему, собственно, мы это сделали. Правда, мы всегда могли объяснить свои действия уверенностью в виновности Питера. Или утверждать, что сделали это ради спасения невинно арестованного. Но нас всегда мучила бы потом мысль — а может, мы просто хотели выгородить себя?
Прежде чем что-то предпринять, мне нужно было многое выяснить. Если согласиться с аргументами Сандерсона, то не все ли равно в конце концов — знала миссис Рендал наверняка, что Питер сделал этот аборт, или только догадывалась.
Кроме того, возникал еще один вопрос. Если миссис Рендал подозревала, что аборт сделал Питер, и желала спасти его от ареста, почему она назвала Арта Ли? Что она знала об Арте? Арт Ли был человеком недоверчивым и осмотрительным. Едва ли имя его склонялось среди беременных жительниц Бостона. Он был известен лишь тесному кругу врачей и относительно небольшому числу пациенток. Он очень осторожно подбирал свою клиентуру. Откуда же миссис Рендал могла знать, что он делает аборты? Лишь один человек способен был дать на это ответ: Фриц Вернер.
Фриц Вернер жил в особняке на Бикон-стрит. В нижнем этаже помещались приемная и большой уютный кабинет. На двух верхних этажах расположены были жилые комнаты. Я отправился прямиком на второй этаж и вошел в гостиную. Фриц в домашних брюках и растянутом толстом свитере сидел в большом кресле. На голове у него были стереофонические наушники; он курил толстую сигару и плакал. Увидев меня, он вытер глаза и сиял наушники: «А, Джон! Вы знаете Альбиони? Его адажио?»
— Боюсь, что пет.
— Оно всегда настраивает меня на печальный лад. Присаживайтесь, пожалуйста! — Я сел. Он выключил проигрыватель и снял пластинку. — Хорошо, что вы зашли. Ну, как провели день?
— Интересно.
— Виделись с Баблз?
— Виделся.
— Какое впечатление вынесли?
— Весьма сумбурное.
— Почему вы так говорите?
Я улыбнулся.
— Не доискивайтесь у меня причин по всем правилам психоанализа, Фриц. Я никогда не оплачиваю докторских счетов. Расскажите-ка мне лучше о Карен Рендал.
— Итак, Карен Рендал, — Фриц глубоко вздохнул. — Вы не знали эту девочку, Джон, — сказал он. — Милой ее назвать было нельзя. Отнюдь. Злая, лживая, неприятная девчонка с тяжелой формой невроза. На грани психоза, если хотите знать мое мнение. Ее волновали только сексуальные вопросы — и причина лежит в тяжелом детстве под гнетом родителей. Отец ее — человек нелегкий. Женитьба на этой женщине — прекрасное тому доказательство.
— Расскажите мне о Карен, — повторил я.
Фриц вздохнул.
— Эта девушка, эта самая Карен Рендал, унаследовала неврозы своих родителей. Проповедовала сексуальную свободу, не считалась ни с чьим мнением, водилась с неподходящими людьми. Заводила романы со спортсменами. Неграми. Такого сорта людьми. Это я слышал от своих пациенток. Очень многие из них видели в Карен угрозу для себя, некий вызов. Как-то мне было предложено понаблюдать за ней. но я отказался.
— А кто просил вас заняться ею?
— Разумеется, Питер. В их семье это единственный разумный человек.
— Фриц, сколько абортов сделала Карен до того последнего на прошлой неделе? И кто их делал?
— Два, а кто — понятия не имею.
— Делал их, должно быть, хороший врач. Баблз сказала, что Карен отсутствовала всего полдня. По-видимому, операция была сделана очень искусно. Может, это был Питер Рендал?
— Зачем спрашивать, если сами знаете? — буркнул Фриц.
— Мне нужно подтверждение.
— Вам нужна крепкая петля на шею, вот что вам нужно. Да, это был Питер.
— А Дж. Д. знал об этом?
— Боже избави!
— А миссис Рендал знала?
— Гм. Тут я не ручаюсь.
— А о том, что Питер вообще делает аборты, Дж. Д. знает?
— Ни для кого это не секрет.
— Какая существует связь между миссис Рендал и Артом Ли?
— Вы обнаруживаете сегодня большую проницательность, — заметил Фриц. Я продолжал вопросительно смотреть на него. Фриц дважды пыхнул сигарой, и лицо его скрылось в облаке дыма, он отвернулся в сторону.
— Ах так! — сказал я. — Когда же это было?
— В прошлом году. Если мне не изменяет память, где-то около рождества.
— Дж. Д. об этом знал?
— Если вы помните, Дж. Д. в ноябре и декабре прошлого года по командировке госдепартамента находился в Индии.
— Тогда от кого же она забеременела?
— Ну, по этому поводу существуют разные предположения.
У меня снова возникло чувство, что он виляет.
— Я часто думал, — сказал Фриц, — что теперешняя миссис Рендал прекрасно могла бы быть матерью Карен, обе они по натуре своей распутные бабы.
Я закурил сигарету.
— Почему Дж. Д. женился на ней?
— Одному Богу известно… — Фриц беспомощно пожал плечами.
— Да, но давайте вернемся к Карен.
— Карен была подвержена стрессам и нервным перегрузкам, — сказал он — Поэтому у нее выработались определенные реакции — иные оборонительные, иные наступательные по отношению к образу жизни и известным ей поступкам старших. Они вызывали у нее ответную реакцию. Не могли не вызывать. В известном смысле это помогало ей обрести душевное равновесие. Не забудьте, что она была очень привязана к своей матери, первой жене Рендала. Та умерла года два назад от рака, и это было для Карен большим ударом. К отцу она более чем равнодушна. Для шестнадцатилетней девочки была страшным горем потеря близкого человека, которому она все поверяла. У нее не осталось ни близких, ни друзей, не к кому было обратиться- за помощью. По крайней мере она так считала.
— А что же Баблз и Энджела Хардинг?
Фриц спокойно посмотрел на меня:
— Вы считаете, что утопающий может спасти утопающего?
6
Когда я вошел в бар, там находился всего один посетитель, крупный, хорошо одетый негр. Он сидел, сгорбившись, в дальнем углу, перед ним стояла рюмка мартини. Я сел на табурет у стойки и заказал себе виски. Томпсон — бывший борец, а теперь владелец бара — сам обслуживал клиентов; рукава его рубашки были высоко закатаны, обнажая мускулистые волосатые руки.
— Вы знаете человека по имени Джордж Уилсон? — спросил я.
— Конечно, — с хмурой усмешкой сказал Томпсон.
— Скажите мне, когда он войдет, хорошо?
Томпсон кивнул на человека в дальнем углу. Негр поднял голову и улыбнулся мне. Во взгляде его сквозила насмешка, и в то же время он был явно смущен. Я подошел и пожал ему руку. Уилсон был совсем молод, под тридцать, не больше. От правого уха к шее у него шел бледный шрам, исчезавший за воротником рубашки. Взгляд был твердый и спокойный; он поправил свой красный в полоску галстук и сказал:
— Может, сядем в отдельную кабинку?
— Давайте!
По пути в кабинку Уилсон обернулся и сказал:
— Пожалуйста, Томпсон, принесите нам туда мартини и виски.
— Вы работаете в фирме Брэдфорда, да? — спросил я.
— Да. Они взяли меня на службу уже больше года назад.
Я кивнул.
— Все как полагается, — сказал Уилсон. — Мне предоставили хороший отдельный кабинет, стол секретарши стоит у моей двери, чтобы клиенты, преходя и уходя, видели меня. Ну, вы сами знаете.
Я прекрасно понимал, что он имеет в виду, и все же испытывал легкое раздражение. У меня были друзья среди молодых адвокатов, и ни один из них не получил отдельного кабинета, даже проработав в фирме несколько лет. Рассуждая объективно, этому молодому человеку повезло, но говорить ему об этом не стоило, потому что мы оба с ним знали, почему именно ему повезло, — он явился своего рода капризом судьбы, неким продуктом, на который вдруг появился спрос! Образованный негр. Перед ним открылись новые горизонты, будущее сулило многое. И все-таки он был всего лишь модной игрушкой.
— Какого рода дела вы вели?