Хэмонд посмотрел на руки девушки. На пальцах проступали темно-коричневые пятна. Хэмонд взглянул на меня.
— Это та девушка, о которой ты говорил?
— Да. Энджела Хардинг.
— Заядлая курильщица.
— Присмотрись-ка получше.
Хэмонд взял ее руку и понюхал запятнанные пальцы.
— Это не табак, — сказал он. — Непонятно.
Я поднял ее руки. Подушечки больших пальцев и тыльная сторона обеих рук были испещрены мелкими порезами, недостаточно, однако, глубокими, чтобы кровоточить.
— Как ты это объяснишь?
— Пробы. У людей, которые кончают расчеты с жизнью, вскрыв себе вены, почти всегда можно найти на руках один, а то и несколько предварительных порезов, словно самоубийца хотел испробовать сперва, достаточно ли остро лезвие или степень боли, которую он собирается себе причинить.
— Это не то, — сказал я. — Видел ли ты когда-нибудь человека, побывавшего в поножовщине? Если обороняться от ножа руками, то руки оказываются покрыты порезами.
— Но почему ей пришлось…
— Потом расскажу, — ответил я. И вернулся к Греку Джонсу. Он находился все в той же палате, там же был Питерсон и еще какой-то человек в штатском.
— Бэрри, — сказал Питерсон, — стоит произойти какой-то пакости, и вы тут как тут.
— Так же, как и вы.
— Да, но это входит в мои обязанности, — он кивнул на своего спутника. — Поскольку в прошлый раз вы так разволновались, я привез с собой врача. Полицейского врача. Чтоб вы знали, что дело будет передано следствию. Парень по имени Грек Джонс. Мы это узнали, поскольку в кармане у него был бумажник.
— Знаю его. Где вы его нашли?
— Лежал на улице. На славной тихой улочке на Бикон Хилле. С пробитым черепом. Должно быть, упал на голову. На втором этаже, в квартире, где живет девица по имени Энджела Хардинг, было разбито стекло. И она тоже здесь.
— Знаю.
— Что-то больно много вы сегодня знаете.
Я пропустил его замечание мимо ушей и нагнулся над телом Грека Джонса. Кто-то стянул с него одежду, и теперь обнаружились многочисленные глубокие раны. На туловище и на предплечьях. Ноги остались неповрежденными. «Это, — подумал я, — тоже весьма характерно».
Врач выпрямился и посмотрел на Питерсона.
— Теперь трудно сказать, что явилось причиной смерти, — сказал он. И кивком указал на зияющее отверстие в груди. — Они тут так постарались, что уж и не разберешь. Но скорее всего это перелом черепа при падении. Вы говорили, он выпал из окна?
— Так получается по нашим предположениям, — сказал Питерсон.
— Сейчас составлю медицинское заключение, — сказал врач.
Я продолжал разглядывать тело. В особенности меня интересовал череп. Там бкла круглая вмятина величиной примерно с мужской кулак, но нанесена она была отнюдь не кулаком. Удар нанесли палкой или обрезком трубы, и притом С большой силой. Я присмотрелся повнимательнее и заметил коричневые частицы, деревянные, прилипшие к окровавленной голове.
— Вы говорите, перелом черепа — это результат падения? А что вы скажете насчет телесных повреждений?
— Мы полагаем, что он получил их в доме. По-видимому, подрался с этой девкой, Энджелой Хардинг. В ее квартире нашли окровавленный кухонный нож. Она, должно быть, бросилась на него. Так или иначе, он выпал из окна или его выкинули. — Питерсон замолчал и посмотрел на меня.
— Дальше! — сказал я.
— Да это, пожалуй, и все.
Я кивнул, вышел из палаты и вернулся с иглой и шприцем.
Нагнувшись над телом, я воткнул иглу в шею, так как вся надежда была на яремную вену. Возиться с венами на руках уже не имело смысла.
— Что вы делаете?
— Беру кровь, — сказал я, вытаскивая иглу. Шприц наполнился несколькими каплями синеватой крови.
— Зачем?
— Хочу знать, не был ли он отравлен, — сказал я первое, что пришло мне на ум. Положил шприц в карман и пошел было к двери. Питерсон, наблюдавший за мной, вдруг сказал — А ну-ка подождите минутку. — Я остановился. — У меня к вам будет вопрос другой. Согласно нашим предположениям этот парень подрался с Энджелой Хардинг. Затем Джонс вывалился из окна, а девица пыталась покончить С собой. Есть только одно маленькое несоответствие. Джонс здоровый детина, и весу в нем, должно быть, килограммов девяносто пять. Трудно представить, чтобы такая хрупкая особа могла его выкинуть в окно. Может, ей кто-то помог? — Он посмотрел на мое лицо, на повязку, покрывавшую порез. — Что, получили сегодня травму? Каким образом?
— Поскользнулся на мокрой мостовой.
— Получили рваную рану?
— Напротив, очень чистенькую.
— Когда-нибудь раньше встречали Джонса?
— Да. Сегодня вечером. Часа три назад.
— Интересно, — сказал Питерсон.
— Развлекайтесь догадками, — сказал я, — желаю удачи!
— Я ведь могу вызвать вас на допрос.
— Конечно, можете. Но на каком основании?
— По подозрению в соучастии. Да мало ли еще на каком.
— А я в ту же минуту вчиню вам иск. И сорву с вас миллион долларов.
— Только за то, что я допрошу вас?
— За подрыв моей врачебной репутации. Знаете ведь, репутация врача — это его хлеб. Даже малейшая тень подозрения потенциально наносит ему урон, Я запросто могу доказать на суде, что мне причинили убыток.
6
У меня было такое ощущение, будто моя голова зажата в тисках. Боль была пульсирующая, мучительная, ноющая. Идя по коридору, я почувствовал внезапный острый приступ тошноты. Ужасная слабость охватила меня, я весь покрылся холодным потом, но потом это прошло, мне немного полегчало, Я вернулся к Хэмонду.
— Как ты себя чувствуешь?
— Ты становишься однообразным, — заметил я. — Не мог бы ты достать мне мышь?
— Мышь? В лаборатории у Кохрэна есть крысы; возможно, она не заперта.
— Мне нужна мышь.
— Давай поищем, — сказал он.
Мы направились в подвальное помещение. По пути Хэмонда остановила медсестра и сообщила, что родителям Энджелы Хардинг позвонили по телефону. Хэмонд попросил дать ему знать, когда они приедут или если Энджела придет в сознание.
Мы спустились в подвал и двинулись по лабиринту коридоров, пригибаясь под трубами. В конце концов мы добрались до помещения, где содержатся подопытные животные. Как и в большинстве крупных клиник, в Мемориалке имелся свой исследовательский центр, нуждавшийся в большом количестве подопытных животных. Минуя одно помещение за другим, мы слышали то собачий лай, то тихий шорох птичьих крыльев. Наконец мы подошли к дверце с надписью: «Мелкие грызуны» Хэмонд толкнул ее, и она открылась.
Мы выбрали одну мышь, и Хэмонд вытащил ее из клетки общепринятым способом: за хвост. Я взял шприц и впрыснул ей кровь, взятую из трупа Грека Джонса. Затем Хэмонд бросил мышь в стеклянную банку. Долгое время с мышью ничего не делалось — она только носилась кругами по банке.
— Что это за проба?
— На морфий, — сказал я, — сразу видно, что ты не патологоанатом.
Мышь продолжала кружить в банке. Затем она начала замедлять бет, мышцы ее напряглись, и хвост задрался.
— Реакция положительная, — сказал я.
— А девица? Тоже наркоманка? — спросил Хэмонд.
— Это мы скоро узнаем.
Когда мы вернулись, Энджела уже пришла в сознание.
В шоковой палате медсестра сообщила нам:
— Давление у нее поднялось — сто на шестьдесят пять.
— Прекрасно, — сказал я. Пересиливая усталость, подошел к ней и погладил по руке. — Как себя чувствуете, Энджела?
— Хуже всех.
— Вы поправитесь.
— У меня сорвалось, — сказала она монотонным скучным голосом. Слеза скатилась у нее по щеке. — Вот и все. Хотела, но сорвалось.
— Вам уже лучше.
— Да. У меня сорвалось, — сказала она.
— Нам хотелось бы поговорить с вами, — сказал я.
Она отвернулась.
— Оставьте меня в покое.
— Энджела, это очень важно.
— К черту всех врачей, — сказала она. — Почему вы не могли оставить меня в покое? Я хотела, чтобы меня все оставили в покое. Я затем это и сделала, чтоб меня оставили в покое.