Ролан пожал плечами.
— Но вы же прекрасно понимаете, что это невозможно, — ответил он, — и первый консул ответил решительным отказом на это предложение.
— Вот поэтому я и намерен возобновить военные действия.
— И когда же?
— Сегодня ночью. Вы, кстати, приехали весьма вовремя и сможете присутствовать при этом зрелище.
— Но ведь вам известно, что генералы д’Отишан, Шатийон, Сюзанне и аббат Бернье сложили оружие?
— Они вандейцы, и от имени вандейцев могут делать все, что им угодно. Я же бретонец и шуан, и от имени бретонцев и шуанов могу поступать так, как сочту нужным.
— Но, генерал, ведь это истребительная война, на которую вы обрекаете этот несчастный край?
— Это подвиг мученичества, на который я призываю христиан и роялистов.
— Генерал Брюн в Нанте, и с ним восемь тысяч бывших французских пленных, которых нам только что вернули англичане.
— У нас, полковник, им так не повезет; синие научили нас не брать пленных. Что же касается численности наших врагов, то мы привыкли не обращать внимания на такие частности.
— Но вы же понимаете, что если генералу Брюну, даже присоедини он к этим восьми тысячам пленных двадцать тысяч солдат, которые перейдут к нему от генерала Эдувиля, таких сил окажется недостаточно, то в случае необходимости первый консул не колеблясь сам двинется против вас во главе стотысячного войска?
— Мы будем признательны первому консулу за честь, которую он нам окажет, — промолвил Кадудаль, — и постараемся доказать ему, что достойны сражаться с ним.
— Он сожжет ваши города!
— Мы укроемся в наших хижинах.
— Он испепелит ваши хижины!
— Мы уйдем в наши леса.
— Подумайте как следует, генерал!
— Окажите мне честь, полковник, останьтесь со мной на сутки, и вы увидите, что я уже все обдумал.
— И если я соглашусь?
— Вы доставите мне большое удовольствие, полковник. Однако не требуйте от меня больше, чем я могу вам дать: сон под соломенной крышей, одну из моих лошадей, чтобы сопровождать меня, и охранную грамоту, чтобы уехать отсюда.
— Согласен.
— Дайте слово, сударь, ни в коем случае не восставать против приказов, которые я буду отдавать, и ни в коем случае не срывать внезапных атак, которые я намерен предпринимать.
— Генерал, мне так любопытно увидеть, как вы будете действовать, что я охотно даю вам слово!
— И сдержите его, что бы ни происходило у вас перед глазами? — настаивал Кадудаль.
— Что бы ни происходило у меня перед глазами, я не буду действующим лицом и замкнусь в роли зрителя. Мне хочется иметь возможность сказать первому консулу: «Я сам все видел».
Кадудаль улыбнулся.
— Ну что ж, вы все и увидите! — сказал он.
В эту минуту дверь распахнулась и двое крестьян внесли накрытый стол, на котором дымился капустный суп и белел кусок сала, а в огромном кувшине, стоящем между двумя стаканами, пенился и переливался через край только что нацеженный из бочки сидр. На столе было два прибора, что полковник должен был воспринять как очевидное приглашение на ужин.
— Как видите, господин де Монтревель, — сказал Кадудаль, — мои молодцы надеются, что вы окажете мне честь отужинать со мной.
— И они совершенно правы, — ответил Ролан, — поскольку я умираю с голоду и, если бы вы не пригласили меня, попытался бы силой получить свою долю.
И, с улыбкой на лице, молодой полковник сел напротив генерала шуанов.
— Прошу прощения за ужин, который я вам предлагаю, — сказал Кадудаль, — ведь мне, в отличие от ваших генералов, не положено полевых денег, и вы несколько расстроили мои финансовые дела, отправив на эшафот моих несчастных банкиров. Я мог бы упрекнуть вас за это, но мне известно, что вы не прибегали ни к хитрости, ни ко лжи, и все было по-солдатски честно. Стало быть, сказать тут нечего. Более того, я должен поблагодарить вас за ту сумму, какую вы мне передали.
— Среди условий, которые выставила мадемуазель де Фарга, выдавая нам убийц своего брата, было требование передать вам те деньги, каких она добивалась от вашего имени. Первый консул и я лишь сдержали данное слово, только и всего.
Кадудаль поклонился; будучи человеком безупречной честности, он счел это вполне естественным.
Затем, обращаясь к одному из бретонцев, принесших стол, он поинтересовался:
— Что ты еще нам подашь, Бей-Синих?
— Фрикасе из цыпленка, генерал.