И, в самом деле, молодые люди обменялись рукопожатием скорее как два друга перед расставанием, чем как враги накануне схватки.
То, что произошло, было исполнено возвышенной простоты и одновременно величия.
Они отдали друг другу честь.
— Удачи вам, — произнес Ролан, обращаясь к Кадудалю, — но позвольте усомниться, что мое пожелание исполнится. По правде сказать, я высказываю его устами, а не сердцем.
— Храни вас Бог, господин де Монтревель, — сказал в ответ Кадудаль, — и надеюсь, что мое пожелание исполнится, ведь оно целиком выражает мои мысли.
— По какому сигналу мы узнаем, что вы готовы к бою? — спросил Ролан.
— По ружейному выстрелу в воздух.
— Хорошо, генерал.
И, пустив лошадь в галоп, Ролан в третий раз пересек пространство, разделявшее генерала-роялиста и генерала-республиканца.
Указывая рукой на удалявшегося всадника, Кадудаль обратился к шуанам:
— Смотрите хорошенько, видите этого молодца?
Все взгляды устремились на Ролана.
— Да, генерал, — послышалось в ответ.
— Так вот, клянусь душами ваших отцов, пусть его жизнь будет для вас священной! Вы можете захватить его в плен, но только живым и так, чтобы ни один волос не упал с его головы.
— Хорошо, генерал, — коротко ответили бретонцы.
— А теперь, друзья мои, — продолжал Кадудаль, возвысив голос, — вспомните, что вы сыновья тех тридцати героев, которые сражались против тридцати англичан между Плоэрмелем и Жоссленом, в десяти льё отсюда, и победили их! Наши предки обессмертили себя в битве Тридцати, прославьтесь же и вы в битве Ста!.. К несчастью, — добавил он вполголоса, — на этот раз нам предстоит иметь дело не с англичанами, а с нашими братьями.
Между тем туман окончательно рассеялся, и первые лучи весеннего солнца желтоватыми полосами осветили равнину Плескопа, так что теперь можно было отчетливо видеть все маневры обоих отрядов.
В то самое время, когда Ролан возвращался к республиканцам, Золотая Ветвь умчался галопом, и напротив генерала Харти и синих остался лишь Кадудаль с сотней шуанов.
Отряд, оказавшийся ненужным, разделился надвое: одна его часть двинулась в сторону Плюмергата, другая — в сторону Сент-Аве; дорога теперь была свободна.
Золотая Ветвь вернулся к Кадудалю.
— Какие будут приказания, генерал? — спросил он.
— Только одно, — ответил генерал шуанов. — Возьми восемь человек и следуй за мной. Когда молодой республиканец, с которым я завтракал, свалится на землю вместе со своей лошадью, вы броситесь на него и возьмете в плен, прежде чем он успеет выбраться из-под нее.
— Да, генерал.
— Я хочу, чтобы он остался цел и невредим, тебе это известно.
— Решено, генерал.
— Выбери, кого возьмешь с собой, и, когда он даст тебе клятву, можешь действовать по своему усмотрению.
— А если он не даст клятвы?
— Тогда свяжите его так, чтобы он не мог бежать, и караульте его до конца сражения.
Золотая Ветвь тяжело вздохнул.
— Скучновато будет стоять, скрестив руки, — сказал он, — покамест другие веселятся.
— Бог милостив, — промолвил Кадудаль, — не грусти, работы хватит на всех.
Затем, бросив взгляд на равнину и увидев, что республиканцы построились в боевой порядок, он крикнул:
— Ружье!
Ему подали ружье, и он выстрелил в воздух.
В ту же минуту в рядах республиканцев послышалась дробь двух барабанов, бивших атаку.
Кадудаль приподнялся на стременах.
— Ребята, — зычным голосом обратился он к шуанам, — все ли читали сегодня утреннюю молитву?
В ответ послышалось почти единодушное: «Да! Да!»
— Если кто из вас не успел или забыл прочитать молитву, пусть сделает это сейчас!
Пятеро или шестеро крестьян опустились на колени и стали молиться.
Барабанная дробь быстро приближалась.
— Генерал, генерал! — слышались нетерпеливые голоса. — Они все ближе!
Генерал указал рукой на молившихся шуанов.
— Это правильно! — отозвались нетерпеливые.
Те, кто молился, один за другим поднимались с колен, кто раньше, кто позже, в зависимости от того, насколько длинной была его молитва.
Когда встал последний, республиканцы преодолели уже около трети расстояния, разделявшего противников.
Они наступали со штыками наперевес, построившись в три шеренги, по тридцать человек в каждой; офицеры замыкали строй.