— Я не мерзавец и не оскорбляю вас, господин де Монтревель; однако я говорю, что вы, не давая нам своего слова, вынуждаете караулить вас и лишаете генерала девяти солдат, которые могли бы ему пригодиться. Вовсе не так поступил по отношению к вам генерал Круглоголовый: у него было на триста солдат больше, чем у вас, а он отослал их прочь. И теперь нас всего девяносто один против ста.
Лицо Ролана вспыхнуло, но почти сразу же покрылось смертельной бледностью.
— Ты прав, Золотая Ветвь, — ответил он. — Ничего не поделаешь, я сдаюсь. Можешь идти со своими товарищами сражаться.
Шуаны радостно закричали, отпустили Ролана и с кличем «Да здравствует король!», размахивая шляпами и ружьями, ринулись в гущу сражавшихся.
VII
БЕЛЫЕ И СИНИЕ
Какое-то время Ролан так и стоял, освобожденный от их надзора, но обезоруженный в физическом отношении своим падением, а в нравственном — своей клятвой. Затем он сел на пригорок, еще покрытый плащом, который служил скатертью во время недавнего завтрака. Отсюда ему было видно все поле боя, и, если бы глаза его не застилали слезы стыда, от него не ускользнула бы ни одна подробность сражения.
Кадудаль стоял в стременах, среди огня и дыма, подобный демону войны, такой же неуязвимый и гневный, как и он.
Мало-помалу зрение Ролана прояснилось: жар гнева осушил слезы стыда.
Среди зеленеющих хлебов, едва начавших пробиваться из земли, виднелись разбросанные там и сям тела убитых шуанов, их было человек двенадцать.
Однако республиканцы, стиснутые все вместе на дороге, потеряли людей вдвое больше.
Раненые ползли по открытому полю, словно покалеченные змеи, и продолжали сражаться: республиканцы — штыками, шуаны — ножами.
Ну а те, кто оказался слишком далеко для того, чтобы драться врукопашную с такими же ранеными, как они, перезаряжали ружья, вставали на колено, стреляли и снова падали.
С обеих сторон борьба была ожесточенной, беспрерывной и яростной. Казалось, что дух гражданской войны, то есть войны без пощады, без жалости, без сострадания, отряхает свою ненависть на поле битвы.
Кадудаль верхом на лошади двигался вокруг вражеского отряда, образовавшего живой редут, и с двадцати шагов стрелял то из пистолетов, то из двуствольного ружья, которое он, разрядив, бросал шуану и на следующем кругу получал снова заряженным. При каждом его выстреле очередной солдат падал на землю. Когда он в третий раз проделывал этот маневр, генерал Харти оказал ему честь, обрушив на него ружейный огонь целого взвода.
Кадудаль исчез в огне и в дыму, и было видно, что он повалился на землю вместе с лошадью, как если бы в них ударила молния.
Тотчас же около дюжины республиканцев ринулись вперед, но навстречу им бросилось столько же шуанов.
Завязалась страшная рукопашная схватка, в которой шуаны, орудовавшие ножами, стали брать верх над республиканцами.
Внезапно Кадудаль встал на ноги, держа по пистолету в каждой руке. Это означало немедленную смерть двух человек, и два человека упали на землю.
Три десятка шуанов присоединились к нему и образовали нечто вроде клина, острым краем которого стал сам роялистский генерал. Он подобрал солдатское ружье и орудовал им как дубиной.
Каждым ударом великан валил на землю очередного солдата; он пробил брешь в рядах вражеского батальона и на глазах Ролана появился с его стороны. Затем, подобно вепрю, который, сбив с ног охотника, возвращается и вспарывает ему живот, он снова ринулся в зияющую брешь, расширяя ее.
Генерал Харти собрал вокруг себя человек двадцать, и со штыками наперевес они ринулись вперед, на сомкнувшуюся вокруг них цепь шуанов; генерал шел впереди этих двадцати солдат, мундир его был изрешечен пулями, кровь его лилась из двух ран. Лошадь его была убита.
Десять из этих солдат погибли, не успев прорваться через вражеское кольцо, но генерал в итоге оказался по другую его сторону.
Шуаны намеревались преследовать его, но Кадудаль громовым голосом крикнул:
— Не надо было пропускать его, но, раз уж он пробился, пускай себе уходит!
Шуаны повиновались своему предводителю, каждое слово которого вызывало у них благоговение.
— А теперь, — крикнул Кадудаль, — прекратить огонь! Хватит убивать! Берите в плен!
С этой минуты все было кончено. Шуаны сжали кольцо, окружив гору мертвых и горстку живых, раненных более или менее тяжело и метавшихся среди трупов.
Сдаться в плен еще не означало перестать сражаться на этой ужасной войне, где обе стороны расстреливали пленных: синие — потому, что считали вандейцев и шуанов разбойниками, белые — потому, что не знали, куда девать захваченных в плен республиканцев.