И Жозефина спрятала голову под одеяло.
— Стало быть, сумма ужасна?
— Она огромна!
— Ну так сколько?
— Я не решаюсь вам сказать.
— Триста тысяч франков?
Жозефина вздохнула.
— Шестьсот тысяч?..
Новый вздох Жозефины, еще более надрывный, чем первый.
— Признаться, вы меня пугаете, — сказал Бурьенн.
— Я всю ночь провела в подсчетах вместе с моей хорошей подругой, госпожой Юло, которая прекрасно разбирается в таких делах, тогда как я, да вы и сами знаете, Бурьенн, ничего в этом не понимаю.
— И вы должны?..
— Более миллиона двухсот тысяч франков.
Бурьенн отскочил назад.
— Вы правы, — промолвил он, на сей раз без всякой улыбки, — первый консул будет в ярости.
— Но мы признаемся ему лишь в половине долга, — сказала Жозефина.
— Так не годится, — произнес Бурьенн, покачав головой. — Раз уж на то пошло, советую признаться во всем.
— Нет, Бурьенн! Нет, ни за что!
— Но как вы добудете другие шестьсот тысяч франков?
— О! Ну, во-первых, я больше не буду делать долгов, от этого чересчур большие неприятности.
— Но другие шестьсот тысяч франков? — настаивал Бурьенн.
— Я выплачу их понемногу из своих сбережений.
— Вы не правы; поскольку первый консул не ожидает услышать о чудовищном долге в шестьсот тысяч франков, шуму из-за миллиона двухсот будет не больше, чем из-за шестисот. Напротив, чем сильнее будет удар, тем сильнее он ошеломит его. Он даст миллион двести тысяч франков, и вы навсегда рассчитаетесь с долгами.
— Нет, нет! — воскликнула Жозефина. — Не настаивайте, Бурьенн! Я знаю его, он впадет в свойственную ему бешеную ярость, а я совершенно не могу выносить его грубость.
В эту минуту послышался звонок, которым Бонапарт звал рассыльного, несомненно для того, чтобы узнать, где Бурьенн.
— Это он, — промолвила Жозефина, — он уже в кабинете. Идите скорее к нему, и, если он в хорошем расположении духа, вы…
— Миллион двести тысяч франков, не так ли? — спросил Бурьенн.
— Нет! Во имя Неба, шестьсот тысяч и ни су больше!..
— Вы так решили?
— Я вас об этом прошу.
— Ладно.
И Бурьенн бросился вверх по небольшой лестнице, которая вела в кабинет первого консула.
II
КАК СЛУЧИЛОСЬ, ЧТО ВОЛЬНЫЙ ГОРОД ГАМБУРГ
ОПЛАТИЛ ДОЛГИ ЖОЗЕФИНЫ
Когда Бурьенн вошел в большой кабинет, он застал первого консула возле письменного стола читающим утреннюю почту, которая, как мы сказали, была уже распечатана и просмотрена Бурьенном.
На первом консуле была форма дивизионного генерала Республики, то есть синий редингот без эполет, с золотым шитьем в виде лавровых ветвей, замшевые короткие штаны в обтяжку, красный жилет с широкими лацканами и сапоги с отворотами.
Услышав шаги секретаря, Бонапарт слегка обернулся.
— А, это вы, Бурьенн, — сказал он. — Я звонил Ландуару, чтобы он позвал вас.
— Я спустился в покои госпожи Бонапарт, генерал, полагая, что застану вас там.
— Нет, я спал в большой спальне.
— О, — воскликнул Бурьенн, — в кровати Бурбонов!
— Да, конечно.
— И как вам там спалось?
— Плохо; доказательство же этому состоит в том, что я уже здесь и вам не пришлось меня будить. Постель там для меня слишком мягкая.
— Вы прочли те три письма, что я отложил для вас, генерал?
— Да. Вдова старшего сержанта консульской гвардии, убитого при Маренго, просит меня быть крестным ее сына.
— И что следует ей ответить?
— Что я согласен. На крестинах меня заменит Дюрок; ребенка назвать Наполеоном, матери назначить пожизненную ренту в пятьсот франков, которая затем перейдет к ее сыну. Так ей и напишите.
— А что ответить женщине, которая, веря в вашу удачу, просит назвать ей три выигрышных числа для лотереи?
— Это сумасшедшая. Но, коль скоро она верит в мою счастливую звезду и, по ее словам, никогда прежде не выиграв, уверена, что ей повезет, если я назову три числа, ответьте ей, что в лотерею выигрывают лишь в те дни, когда ставки на нее не делают, доказательством чему служит то, что, ни разу не выиграв в те дни, когда ставки она делала, ей удалось выиграть триста франков в тот день, когда сделать это она забыла.
— Стало быть, я пошлю ей триста франков?
— Да.
— А последнее письмо, генерал?
— Я начал читать его, когда вы вошли.
— Продолжайте, оно будет вам интересно.
— Прочитайте его мне; почерк дрожащий, и он меня утомляет.