Госпожа Леклер даже не пыталась ответить на это бесцеремонное замечание: она вскрикнула и лишилась чувств.
Это сильное средство, которое пускают в ход женщины, когда они неправы.[5]
В это время послышался стук колес кареты и топот лошадей эскорта, и возглас «Первый консул!» отвлек внимание гостей от только что разыгравшейся странной сцены.
Между тем, пока г-жа Леклер вся в слезах убегала в комнату, где она переодевалась к балу, и пока первый консул входил в гостиную через одну дверь, г-жа де Контад, осознавая всю грубость своей победы и не осмеливаясь пожинать ее плоды, вышла в другую.
XII
МЕНУЭТ КОРОЛЕВЫ
Госпожа де Пермон вышла навстречу первому консулу и склонилась перед ним в самом почтительном реверансе.
В ответ Бонапарт взял ее руку и весьма галантно поцеловал.
— Мне сказали, моя дорогая, — сказал он, — что вы не хотели начинать бал, пока я не приеду? А если бы я приехал лишь в час ночи, неужели все эти очаровательные девушки ждали бы меня?
Он обвел взглядом гостиную и увидел, что несколько дам из Сен-Жерменского предместья не встали при его появлении.
Он нахмурился, но никак иначе неудовольствия не выказал.
— Ну что ж, госпожа де Пермон, — произнес он, — начинайте бал! Молодежи полагается веселиться, а танцы — ее любимое развлечение. Говорят, Лулу танцует, словно мадемуазель Шамруа. Кто же мне это говорил? Не ты ли, Евгений?
Евгений покраснел до ушей: он был любовником красавицы-балерины.
Бонапарт продолжал:
— Мне надо увидеть это. Если вы не против, госпожа де Пермон, мы с вами будем танцевать Монако, это единственный танец, который я знаю.
— Вы шутите? — промолвила г-жа де Пермон. — Вот уже тридцать лет, как я не танцую.
— Полно, вы говорите это не всерьез, — ответил Бонапарт, — в этот вечер вы кажетесь сестрой собственной дочери.
В эту минуту он заметил г-на Талейрана и произнес: — А, это вы, Талейран! Мне нужно с вами поговорить. И с этими словами он вместе с министром иностранных дел прошел в тот самый небольшой будуар, где только что претерпела свое мученичество г-жа Леклер.
Тотчас же музыканты заиграли, кавалеры бросились к дамам, и бал начался.
Мадемуазель де Богарне танцевала с Дюроком и поспособствовала тому, что в танце они оказались напротив Клер и графа де Сент-Эрмина.
Все, что подруга рассказала ей об этом молодом человеке, вызвало у нее живой интерес к графу.
В риле, в наши дни именуемом контрдансом, было, как и теперь, четыре фигуры; однако последнюю из них прославленный танцовщик того времени г-н де Трение незадолго перед тем заменил фигурой собственного изобретения.
Эта фигура еще и сегодня носит название трение.
По части танцевального искусства г-н де Сент-Эрмин был на такой же высоте, как и в прочих своих дарованиях. Он был учеником Вестриса-младшего, то есть сына бога Танца, и его учитель мог гордиться им.
Лишь те, кому довелось увидеть в начале нынешнего века последних прекрасных танцоров эпохи Консульства, могут иметь представление о том, насколько важно было тогда для светского молодого человека совершенствовать свое умение в этом искусстве. Помнится, будучи ребенком, примерно в 1812 или 1813 году, я видел тех самых господ де Монбретонов, что танцевали у г-жи де Пермон на приеме, изобразить который мы теперь пытаемся: им было в ту пору лет сорок. Так вот, на празднике в Виллер-Котре был устроен большой бал, собравший весь цвет аристократии, новой аристократии, в наших лесных краях куда более многочисленной, чем аристократия наследственная, и не менее ценимой людьми, о деяниях которых я сейчас рассказываю. Господа де Монбретоны приехали из своего замка Корси, господа де Л’Эгль — из Компьеня, одни проделали три льё, другие — семь. Догадываетесь, каким образом? — В своих кабриолетах. — Да, а как же иначе! Однако в кабриолетах ехали их слуги, а сами они в тонких бальных туфлях стояли сзади, на запятках, держась за ременные поручни, и всю дорогу повторяли свои самые сложные и самые замысловатые танцевальные па. Они подъехали к двери бального зала, вступили в него, прошлись щеткой по своему платью и сразу же бросились танцевать контрданс.
Итак, мадемуазель де Богарне с радостью, а Клер с гордостью видели, что граф де Сент-Эрмин, которого никогда прежде не замечали танцующим, мог состязаться в умении и изяществе с лучшими танцорами, присутствовавшими на этом балу.
5
В эту сцену столь сомнительного вкуса можно было бы не поверить, не будь она целиком изложена в «Мемуарах» герцогини д’Абрантес, присутствовавшей при ней, так как все происходило в доме ее матери.