Через несколько минут он появился в дверях.
"Ты готов?" — спросил он у пленника.
"Когда вам будет угодно, капитан", — отозвался тот.
"Желаешь ли ты высказать какие-нибудь жалобы?" "Нет, но я хочу попросить кое о каких милостях".
"Ты получишь все, что от меня зависит”.
"Спасибо, капитан".
Капитан подошел к вашему брату.
"Можно служить под разными знаменами, — сказал он, — но всегда оставаться французами, и к тому же храбрецы узнают друг друга с первого взгляда. Так чего ты желаешь?"
"Прежде всего, пусть с меня снимут эти веревки, а то из-за них я похож на вора".
"Это более чем справедливо, развяжите пленника".
Я бросился к графу и освободил его руки от пут прежде, чем кто-либо успел подойти к нему.
"О! — воскликнул граф, вытягивая руки и отряхиваясь под плащом. — Как хорошо быть свободным!"
"Ну а теперь, — спросил капитан, — чего ты еще желаешь?"
"Я хотел бы отдать приказ открыть огонь".
"Ты это сделаешь. Что еще?"
"Я хотел бы передать что-нибудь на память обо мне родным".
"Ты знаешь, что нам запрещено брать письма у политических заключенных. Любую другую вещь — пожалуйста".
"О, я не хочу доставлять вам хлопот. Мой юный земляк Шарль, который с вашего разрешения проводит меня до места казни, возьмется передать моим родным не письмо, а какую-нибудь принадлежащую мне вещь. Например, мою шапку".
"Это все?" — спросил капитан.
"Пожалуй, да, — ответил граф, — уже пора. У меня начинают мерзнуть ноги, а я это ненавижу больше всего на свете. Так что в путь, капитан! Вы ведь, полагаю, идете с нами?"
"Это мой долг".
Граф поклонился ему и с улыбкой пожал мне руку, имея вид человека, довольного своим успехом.
"Куда идти?" — спросил он.
"Сюда”, — сказал капитан, становясь во главе колонны.
Все последовали за ним.
Пройдя через потерну, мы вступили во второй двор, по ограде которого прохаживались часовые.
В глубине двора высилась стена, которая на уровне человеческого роста была испещрена следами пуль.
"О, вот мы и на месте!" — сказал пленник.
И он сам направился к стене.
У ее подножия он остановился.
Секретарь суда зачитал приговор.
Ваш брат кивнул, как бы признавая его справедливость, а затем сказал:
"Прошу прощения, капитан, мне надо сказать пару слов самому себе".
Капитан и солдаты поняли, что он хочет помолиться, и отошли от него.
Некоторое время он стоял неподвижно, скрестив руки, склонив голову на грудь и шевеля губами, но так, что не было слышно ни единого слова, исходящего из его уст.
Затем он поднял голову: лицо его светилось улыбкой. Он обнял меня и, обнимая, тихо сказал, подобно Карлу I:
"Помни!"
Я заплакал и опустил голову.
И тут осужденный твердым голосом приказал:
"Слушай команду!"
Солдаты приготовились.
Затем, словно не желая с покрытой головой отдавать приказ открыть огонь, граф снял с себя шапку и бросил ее вверх так, что она упала к моим ногам.
"Готовы?" — спросил граф.
"Да", — ответили солдаты.
"Ружья на изготовку!.. Целься!.. Огонь! Да здравствует ко…"
Не успел он договорить, как раздался залп и семь пуль пробили его грудь.
Он ничком упал на землю.
Я упал на колени, плача, как плачу сейчас».
И в самом деле, рассказав нам о смерти нашего брата, бедный ребенок разразился рыданиями.
И мы тоже, мадемуазель, клянусь вам, — продолжал Эктор, — мы тоже горько плакали. Мой старший брат, ставший в свой черед главой семьи, перечитал письмо, поцеловал Шарля, вытянул руку и на святой реликвии, оставшейся нам от брата, поклялся отомстить.
— О сударь, как печальна ваша история! — сказала Клер, утирая слезы.
— Следует ли мне продолжать? — спросил Эктор.
— Да, конечно, — промолвила девушка. — Никогда прежде я не слышала рассказа столь захватывающего и в то же время столь горестного.
XV
ШАРЛЬ ДЕ СЕНТ-ЭРМИН
Эктор де Сент-Эрмин подождал с минуту, давая мадемуазель де Сурди время прийти в себя, а затем продолжил:
— Вы сказали: печальная история. Дальше она становится еще печальнее. Слушайте.
Через неделю после того, как в Безансон приехал мой юный товарищ и мы прочли письмо Леона, мой брат Шарль исчез.
Он оставил мне письмо, составленное в следующих выражениях:
«Мне нет нужды говорить тебе, дорогое мое дитя, где я нахожусь и что я делаю.