— Приходится следовать моде, генерал.
— Но вот это меня и злит. Мы платим не за ткань. Если бы мы платили за ткань, это, по крайней мере, давало бы работу мануфактурам; но нет, мы оплачиваем искусный покрой господина Леруа: пятьсот франков за ткань и четыре с половиной тысячи франков за пошив. Мода!.. И теперь предстоит найти шестьсот тысяч франков, чтобы расплатиться за моду.
— Разве у нас нет в наличности четырех миллионов?
— Четырех миллионов! Что за миллионы?..
— Да те, какие сенат Гамбурга недавно выплатил вам за то, что разрешил выдать двух ирландцев, которым вы спасли жизнь.
— Ах да, Неппера Танди и Блеквелла!
— Полагаю даже, что сенат Гамбурга был вынужден заплатить вам при посредничестве господина Шапо-Ружа не четыре, а четыре с половиной миллиона.
— Честно говоря, — со смехом ответил Бонапарт, приходя в хорошее расположение духа при воспоминании о шутке, которую он сыграл с вольным городом Гамбургом, — не знаю, имел ли я полное право так поступить, но тогда я только что вернулся из Египта, и это было одним из тех небольших публичных унижений, к каким я приучил пашей.
В эту минуту часы пробили девять.
Дверь распахнулась, и Рапп, состоявший в тот день на дежурстве, объявил, что Кадудаль и два его адъютанта ожидают в приемной.
— Ну что ж, ладно, — сказал Бонапарт, обращаясь к Бурьенну. — Возьмите оттуда шестьсот тысяч франков, но больше я не хочу об этом ничего слышать.
И Бонапарт отправился на встречу с бретонским генералом.
Как только за ним закрылась дверь, Бурьенн позвонил. Примчался Ландуар.
— Ступайте и скажите госпоже Бонапарт, что мне надо сообщить ей хорошую новость, но поскольку я не могу покинуть свой кабинет, где нахожусь сейчас один, один, — слышите, Ландуар? — то прошу ее прийти ко мне.
Получив заверение, что новость действительно хорошая, Ландуар бросился к лестнице.
Все, начиная с Бонапарта, боготворили Жозефину.
III
СОРАТНИКИ ИЕГУ
Уже не в первый раз Бонапарт пытался привлечь на сторону Республики и принять к себе на службу этого грозного мятежника.
Некое событие, которое случилось с ним в момент его возвращения из Египта и последствия которого нам еще предстоит увидеть, оставило в его душе неизгладимое воспоминание.
Семнадцатого вандемьера VIII года (9 октября 1799 года) Бонапарт, как известно, высадился во Фрежюсе, не пройдя карантин, хотя и возвращался из Александрии.
Он тотчас же вместе со своим доверенным адъютантом Роланом де Монтревелем сел в почтовую карету и направился в Париж.
В тот же день, около четырех часов пополудни, он прибыл в Авиньон, остановился в пятидесяти шагах от Улльских ворот, перед гостиницей «Пале-Эгалите», начавшей мало-помалу обретать свое прежнее название «Пале-Рояль», которое она носила с начала восемнадцатого века и носит еще и сегодня, и вышел из кареты, побуждаемый той потребностью, какая между четырьмя и шестью часами дня охватывает любого смертного, — хоть как-нибудь поесть, хорошо или плохо.
Хотя единственным отличительным признаком старшинства Бонапарта над его спутником служила его более решительная манера поведения и более отрывистая речь, хозяин обратился именно к Бонапарту и поинтересовался, угодно ли ему, чтобы их обслуживали отдельно, или же они будут есть за общим столом.
Бонапарт задумался на мгновение, но поскольку известие о его возвращении еще не успело распространиться во Франции и все полагали, что он в Египте, и поскольку он сам и его спутник были одеты так же или почти так же, как одевались все в те времена, то присущее ему неодолимое желание видеть все собственными глазами и слышать все собственными ушами возобладало над опасением быть узнанным, и, так как общий стол в эту минуту накрывали, что позволяло им отобедать без задержки, он ответил, что они будут есть за общим столом.
Затем он повернулся к привезшему их форейтору и бросил:
— Чтобы через час лошади были запряжены в карету.
Хозяин гостиницы показал вновь прибывшим дорогу к столу; Бонапарт первым вошел в обеденный зал, Ролан следовал за ним.
Молодые люди — Бонапарту было тогда около тридцати лет, а Ролану двадцать шесть — сели в конце стола, отделенные от остальных сотрапезников тремя или четырьмя приборами.
Всякий путешествующий знает, какое впечатление производят за общим столом вновь прибывшие: все взгляды обращаются к ним, и в ту же минуту они становятся предметом общего интереса.