— Увы, сударь, — сказал в ответ Рене, — в отличие от вас, у меня нет за спиной блистательного прошлого, на которое можно было бы обратить внимание. Меня зовут просто Рене, и я прошу господина Сюркуфа оказать мне великую милость, приняв меня матросом на борт «Призрака».
— Не меня надо просить об этом, — со смехом произнес Сюркуф, — а нашего боцмана.
И с этими словами он указал на Керноша, вошедшего в комнату.
— Иди сюда, Кернош! Жаль, что тебя не было здесь в ту минуту, когда господин Рене с таким воодушевлением рассказывал о старшине ялика с борта «Доверия», который принес себя в жертву вместе с молодым мичманом, чье имя я не помню, и отправился на борт английского корабля, где посредством превосходно сыгранного нервного припадка отвлекал внимание господ красномундирников, в то время как капитан «Доверия», едва не угодивший, словно заяц, в когти леопарда, удирал под всеми парусами.
— По правде сказать, — промолвил Кернош, указывая на Рене, — будь этот господин там, все было бы куда проще; вы бы вручили ему один из наших превосходных пистолетов Лепажа, указали ему на английского капитана и сказали: «Разнеси-ка голову этому дураку!» И он взял бы пистолет и разнес бы ему голову, что наделало бы на борту «Сивиллы» куда больше шуму, чем мой нервный припадок. О, вас не было здесь этим утром, лейтенант Блеас, когда господин Рене дал нам урок стрельбы из пистолета. Я был раздосадован этим, но, если он отправится вместе с нами, на что мы все надеемся, вы увидите, как он управляется с этим оружием. Что же касается того, как ловко он управляется с рапирой, то вот наш друг Стальная Рука, который даст вам по этому поводу все возможные разъяснения.
— Вы заблуждаетесь, Кернош, — сказал фехтмейстер, — ибо этот господин оказал мне честь, парируя удары, которые я ему наносил, но ни разу не потрудился нанести мне ответный удар.
— Дело в том, что вы и в самом деле разгадали мою слабую сторону, господин Стальная Рука, — произнес Рене. — Я основательно обучен защите и крайне мало — нападению; моим учителем фехтования был старый итальянец по имени Беллони, утверждавший, что противника скорее выведешь из строя, три раза подряд парировав его удары, чем один раз нанеся ему укол; ну а если итог один и тот же, то зачем наносить укол, если можно парировать?
— Теперь, — сказал Сюркуф, — мне остается лишь представить вам двоих опоздавших; на мой взгляд, это лучшие на свете метатели гранат, и ручаюсь вам, что если они и заставляют себя ждать к обеду, то в день сражения занимают свои места вовремя: один на фор-марсе, другой — на грот-марсе. А сейчас, господин Рене, соблаговолите подать руку госпоже Сюркуф, и мы пройдем в обеденный зал.
Горничная ждала этого приглашения, чтобы увести малыша Сюркуфа, который, будучи вполне дисциплинированным ребенком, удалился по первому приказу.
Пышность провинциальных застолий хорошо известна, и Сюркуфа приводили в этом отношении в пример: его обеды удовлетворили бы и героев Гомера, даже если бы эти герои ели, как Диомед, и пили, как Аякс. Что же касается его самого, то он был вполне способен бросить вызов самому Бахусу. Надо ли говорить, что обед проходил безумно весело и чрезвычайно шумно. Рене, пивший только воду, стал мишенью насмешек, которым он положил конец, попросив пощады; пощаду ему даровали все, за исключением метра Стальная Рука. И тогда, устав от этой назойливости, Рене попросил г-жу Сюркуф извинить его за то, что он оказался доведенным до крайности, и обратился к ней за разрешением выпить за ее здоровье.
Разрешение было немедленно ему дано.
— Скажите, сударыня, — спросил он, — есть ли у вас в доме кубок, достойный настоящего любителя выпить, то есть вмещающий две или три бутылки вина?
Госпожа Сюркуф дала распоряжение слуге, и тот принес серебряный кубок, в котором при виде украшавших его гербов можно было распознать английскую выделку. В него вылили три бутылки шампанского.
— Сударь, — сказал Рене, обращаясь к фехтмейстеру, — сейчас я буду иметь честь осушить этот кубок за здоровье госпожи Сюркуф. Заметьте, что меня вынудили к этому вы, поскольку еще в самом начале трапезы я со всей искренностью сказал, что не пью ничего, кроме воды. Однако я надеюсь, что, когда этот кубок будет выпит до дна, вы в свой черед наполните его и осушите, как это сейчас сделаю я, но осушите уже не за здоровье госпожи Сюркуф, а за славу ее мужа.
Буря аплодисментов стала ответом на эту небольшую речь, которую фехтмейстер выслушал молча, но вытаращив глаза.